Теннесси Уильямс. Стеклянный зверинец
Перевод Г. Злобина
Москва, изд-во "Гудьял-Пресс", 1999
OCR & spellcheck: Ольга Амелина, июнь 2005


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

АМАНДА УИНГФИЛД — мать. Эта маленькая женщина обладает огромным жизнелюбием, но не умеет жить и отчаянно цепляется за прошлое и далекое. Актриса должна тщательно создать характер, а не довольствоваться готовым типажом. Она отнюдь не параноик, но ее жизнь — сплошная паранойя. В Аманде много привлекательного и много смешного, ее можно любить и жалеть. Ей, несомненно свойственно долготерпение, она даже способна на своего рода героизм, и хотя по недомыслию иногда бывает жестока, в душе ее живет нежность.

ЛАУРА УИНГФИЛД — дочь. Не сумев установить контакт с действительностью, Аманда тем сильнее держится иллюзий. Положение Лауры гораздо серьезнее. Она в детстве перенесла тяжелую болезнь: одна нога у нее чуть короче другой и требует специальной обуви — на сцене этот недостаток должен быть едва заметен. Отсюда — ее растущая обособленность, так что в конце концов она сама становится похожей на стеклянную фигурку в своей коллекции и не может из-за чрезмерной хрупкости покинуть полку.

ТОМ УИНГФИЛД — сын Аманды и ведущий в пьесе. Поэт, который служит в лавке. Его гложет совесть, но он вынужден поступать безжалостно — иначе не вырваться из западни.

ДЖИМ О'КОННОР — гость. Милый и заурядный молодой человек.

Место действия — улица в Сент-Луисе.
Время действия — Теперь и Тогда.



Не видел тонких рук таких даже у дождя...
Э. Э. Каммингс

«Стеклянный зверинец» — пьеса-воспоминание, поэтому ставить ее можно со значительной степенью ободы по отношению к принятым методам. Тонкий, хрупкий материал ее непременно предполагает умелую режиссуру и создание соответствующей атмосферы. Экспрессионизм и другая условная техника в драме преследует одну-единственную цель — как можно ближе подойти к правде. Когда драматург использует условную технику, он отнюдь не пытается, во всяком случае, не должен этого делать — снять с себя обязанность иметь дело с реальностью, объяснять человеческий опыт; напротив, он стремится или должен стремиться найти способ как можно правдивее, проникновеннее и ярче выразить жизнь как она есть. Традиционная реалистическая пьеса с настоящим холодильником и кусочками льда, с персонажами, которые изъясняются так же, как изъясняется зритель, — это то же самое, что и пейзаж в академической живописи, и обладает тем же сомнительным достоинством — фотографическим сходством. Сейчас, пожалуй, все уже знают, что фотографическое сходство не играет важной роли в искусстве, что правда, жизнь — словом, реальность — представляют собой единое целое, и поэтическое воображение может показать эту реальность или уловить ее существенные черты не иначе, как трансформируя внешний облик вещей.
Эти заметки — не просто предисловие к данной пьесе. Они выдвигают концепцию нового, пластического театра, который должен прийти на смену исчерпанным средствам внешнего правдоподобия, если мы хотим, чтобы театр, как часть нашей культуры, снова обрел жизненность.

ЭКРАН. Между первоначальным текстом пьесы и ее сценической редакцией есть только одно существенное различие: в последней нет того, что я в порядке опыта предпринял в оригинале. Я имею в виду экран, на который с помощью волшебного фонаря проецируются изображение и надписи. Я не сожалею, что в идущей ныне на Бродвее постановке экран не используется. Поразительное мастерство мисс Тейлор позволило ограничиться в спектакле самыми простыми аксессуарами. Однако я думаю, кое-кому из читателей будет интересно знать, как возникла мысль об экране. Поэтому я восстанавливаю этот прием в публикуемом тексте. Изображение и надписи проецируются из волшебного фонаря, расположенного за кулисами, на часть перегородки между передней комнатой и столовой: в остальное время эта часть не должна ничем выделяться.
Цель использования экрана, полагаю, очевидна — подчеркнуть значение того или иного эпизода. В каждой сцене есть момент или моменты, которые наиболее важны в композиционном отношении. В пьесе, состоящей из отдельных эпизодов, в частности в «Стеклянном зверинце», композиция или сюжетная линия могут иногда ускользнуть от зрителей, и тогда появится впечатление фрагментарности, а не строгой архитектоники. Причем дело может быть не столько в самой пьесе, сколько в недостатке внимания со стороны зрителей. Надпись или изображение на экране усилит намек в тексте, поможет доступно, легко донести нужную мысль, заключенную в репликах. Я думаю, что помимо композиционной функции экрана важно и его эмоциональное воздействие. Любой постановщик, обладающий воображением, может самостоятельно найти удобные моменты для использования экрана, а не ограничиваться указаниями в тексте. Мне кажется, что возможности этого сценического средства гораздо более широки, нежели те, что использованы в данной пьесе.

МУЗЫКА. Другое внелитературное средство, которое использовано в пьесе, — это музыка. Нехитрая сквозная мелодия «Стеклянного зверинца» эмоционально подчеркивает соответствующие эпизоды. Такую мелодию услышишь в цирке, но не на арене, не при торжественном марше артистов, а в отдалении и когда думаешь о чем-нибудь другом. Тогда она кажется бесконечной, то пропадает, то снова звучит в голове, занятой какими-то мыслями, — самая веселая, самая нежная и, пожалуй, самая грустная мелодия на свете. Она выражает видимую легкость жизни, но в ней звучит и нота неизбывной, невыразимой печали. Когда смотришь на безделушку из тонкого стекла, думаешь, как она прелестна и как легко ее сломать. Так и с этой бесконечной мелодией — она то возникает в пьесе, то снова стихает, будто несет ее переменчивым ветерком. Она словно ниточка, которой связаны ведущий — он живет своей жизнью во времени и пространстве — и его рассказ. Она возникает между сценами как память, как сожаление о былом, без которого нет пьесы. Эта мелодия принадлежит преимущественно Лауре и потому звучит особенно ясно, когда действие сосредоточивается на ней и на изящных хрупких фигурках, которые как бы воплощают ее самое.

ОСВЕЩЕНИЕ. Освещение в пьесе условное. Сцена видится словно в дымке воспоминаний. Луч света вдруг падает на актера или на какой-нибудь предмет, оставляя в тени то, что по видимости кажется центром действия. Например, Лаура не участвует в ссоре Тома с Амандой, но именно она залита в этот момент ясным светом. То же самое относится к сцене ужина, когда в центре внимания зрителя должна оставаться молчаливая фигура Лауры на диване. Свет, падающий на Лауру, отличается особой целомудренной чистотой и напоминает свет на старинных иконах или на изображениях мадонн. Вообще в пьесе можно широко использовать такое освещение, какое находим в религиозной живописи — например, Эль Греко, где фигуры как бы светятся на сравнительно туманном фоне. (Это позволит также более эффективно использовать экран.) Свободное, основанное на творческой фантазии применение света очень ценно, оно может придать статичным пьесам подвижность и пластичность.


КАРТИНА ПЕРВАЯ

Уингфилды живут в одном из тех гигантских многоклеточных ульев, которые произрастают как наросты в переполненных городских районах, населенных небогатым людом из «среднего класса», и которые характеризуют стремление этого самого большого и по существу самого закабаленного слоя американского общества избежать текучести, дифференциации и сохранить облик и обычаи однородной механической массы. Входят в квартиру с переулка, через пожарный ход — в самом названии некая символическая правда, потому что эти громады-здания постоянно охвачены медленным пламенем негасимого человеческого отчаяния. Пожарный ход, то есть, собственно площадка и лестница вниз, составляет часть декорации.
Действие пьесы — воспоминания человека, и потому обстановка нереалистична. Память своевольна, как поэзия. Ей нет дела до одних подробностей, зато другие проступают особенно выпукло. Все зависит от того, какой эмоциональный отзвук вызывает событие или предмет, которого коснется память; прошлое хранится в сердце. Оттого и интерьер видится в туманной поэтической дымке.
Когда поднимется занавес, зрителю откроется унылая задняя стена здания, где обитают Уингфилды. По обе стороны здания, которое размещается параллельно рампе, — теснины двух узких темных переулков; они уходят вглубь, теряясь посреди перепутанных бельевых веревок, мусорных ящиков и зловещих решетчатых нагромождений соседних лестниц. Именно этими переулками выходят актеры на сцену или уходят с нее во время действия. К концу вступительного монолога Тома сквозь темную стену здания начнет постепенно просвечивать интерьер квартиры Уингфилдов на первом этаже.
На сцене общая комната, которая служит одновременно спальней Лауре; она раскладывает диван, когда стелит постель. Посредине, в глубине сцены, — столовая, отделенная широкой аркой (или вторым просцениумом) с прозрачными выцветшими занавесями. На старомодной этажерке в передней комнате множество блестящих стеклянных зверушек. На стене слева от арки — огромная фотография отца, обращенная к зрительному залу. На фотографии очень красивый молодой человек в солдатской фуражке времен первой мировой войны. Он мужественно улыбается, как бы наперекор всему, словно хочет сказать: «Я никогда не перестану улыбаться».
Первую сцену в столовой зрители видят сквозь прозрачную «четвертую стену» здания и газовые занавеси, которые отделяют ее от общей комнаты. Во время этой экспозиционной сцены «четвертая стена» медленно поднимется и скроется из виду. Она опустится лишь к самому финалу, когда Том будет произносить заключительный монолог.
Ведущий в пьесе — откровенная условность. Ему дозволены любые сценические вольности, пригодные для достижения цели.
Слева появляется ТОМ, он одет матросом с торгового судна. Не спеша проходит по авансцене, останавливается у лестницы, закуривает сигарету. Затем обращается в зрительный зал.

Т о м. Да-да, я-то кое-что знаю, и в рукаве у меня куча фокусов. Но я не эстрадный фокусник, совсем наоборот. Он создает иллюзию, видимость правды. А у меня — правда, принаряженная иллюзией. Начать с того, что я возвращаю время. Я перенесусь в тот странный период, тридцатые годы, когда огромный средний класс Америки поступил в школу для слепых. То ли их зрение стало неверным, то ли они перестали верить своим глазам — не знаю. Но они лихорадочно пытались нащупать пальцами брайлевы точки распадающейся экономики. В Испании вспыхнула революция. А у нас были крики, смятение умов. В Испании пылала Герника. У нас были волнения среди рабочих, иногда даже бурные, в таких мирных городах, как Чикаго, Кливленд, Сент-Луис.

Музыка.

Эта пьеса — мои воспоминания. Сентиментальная, неправдоподобная, вся в каком-то неясном свете — драма воспоминаний. В памяти все слышится словно под музыку. Вот почему за кулисами поет скрипка.
Я — ведущий и в то же время действующее лицо. Вы увидите мою мать — ее зовут Аманда, сестру Лауру и нашего гостя — молодого человека, который появится в последних сценах. Он самый реалистический характер в пьесе — пришелец из реального мира, от которого мы чем-то отгородились.
Я питаю слабость к символам — не одним же поэтам иметь такую слабость, и оттого он тоже символ чего-то такого, что никогда не приходит, но чего мы всегда ждем и ради чего живем. Пятый персонаж не появится на сцене — он там, на огромной фотографии над каминной полкой. Это наш отец, который давно ушел от нас. Он был телефонистом и влюблялся в расстояния. Бросил работу в телефонной компании и удрал из города. В последний раз мы получили от него весточку из Масатлана, мексиканского порта на Тихом океане. Он прислал цветную открытку без обратного адреса, и на ней два слова: «Привет... Пока!» Я думаю, остальное вы поймете сами.

Из-за портьер слышен голос Аманды.
На экране надпись: «Ou sont les neiges...»
[О, где снега.... (франц). — из «Баллады о дамах былых времен» Ф.Вийона]
Том раздвинет портьеры и уйдет в глубь затемненной пока сцены. За раздвижным столом АМАНДА и ЛАУРА.
Они едят — это можно понять по жестам, хотя на столе нет ни пищи, ни посуды. Аманда будет сидеть лицом к зрительному залу.
Том и Лаура — в профиль.
И вот интерьер освещается мягким светом. Аманда и Лаура сидят на своих местах, но Тома нет.

А м а н д а (зовет). Том!
Т о м. Да, мама?
А м а н д а. Мы не можем без тебя прочитать молитву и начать есть.
Т о м. Иду, иду, мама. (Слегка поклонившись, уходит. Через несколько секунд занимает свое место за столом.)
А м а н д а (сыну). Дорогой, не лезь пальцами в тарелку, прошу тебя. Если нужно пододвинуть кусок, то это делают корочкой хлеба. И, пожалуйста, не спеши. У животных в желудке есть особые отделения, где переваривается что угодно. Но человек должен тщательно пережевывать пищу, а уж потом глотать. Ешь спокойно, сынок, еда должна доставлять удовольствие. Хорошее блюдо вызывает массу вкусовых ощущений — надо лишь подольше подержать пищу во рту, и жевать надо не спеша — пусть поработают слюнные железы.
Т о м (медленно кладет воображаемую вилку и отодвигается от стола). Из-за твоих постоянных наставлений, как надо есть, пропадает всякий аппетит. Кусок в горло не лезет: ты, как хищник, следишь за каждым движением. Хочется поскорее кончить и уйти. И эти разговоры за столом... процесс пищеварения у животных... слюнные железы... Пережевывание!
А м а н д а (беззаботно). Подумаешь, какой нежный — тоже мне звезда в Метрополитен-опере.

Том встает, направляется к авансцене.

Кто тебе разрешил встать из-за стола?
Т о м. Хочу взять сигарету.
А м а н д а. Ты слишком много куришь.
Л а у р а (поднимается из-за стола). Я принесу сладкое.

Том курит, стоя у занавесей.

А м а н д а (вставая). Нет-нет, сестренка! На этот раз ты будь хозяйкой, а я чернокожей служанкой.
Л а у р а. Но я уже встала...
А м а н д а. Садись на место, сестренка. Я хочу, чтобы ты выглядела хорошенькой и свежей... когда к нам придут молодые люди!
Л а у р а. Я не жду никаких гостей.
А м а н д а (идет в крохотную кухонку. Приподнятым тоном). Они приходят, когда меньше всего их ждешь! Как сейчас помню: было это у нас в Блу-Маунтин, и однажды в воскресенье... (Скрывается в кухне.)
Т о м. Начинается!
Л а у р а. Да. Но пусть расскажет...
Т о м. В который раз?
Л а у р а. Ей приятно.
А м а н д а (возвращается, неся вазу с десертом). Так вот, однажды в воскресенье, когда мы жили в Блу-Маунтин, вашу маму навестили сразу семнадцать молодых людей — семнадцать! Да что там говорить! Иной раз бывало и посадить некуда. Приходилось посылать негра в приходский совет за складными стульями.
Т о м (стоя у занавесей). И чем же ты занимала своих благородных гостей?
А м а н д а. О, я знала искусство светского разговора.
Т о м. Да, поговорить ты, видно, была мастерица.
А м а н д а. Должна сказать, что в наши дни девушки умели вести беседу.
Т о м. Правда?

На экране — Аманда девушкой; она встречает на ступеньках гостей.

А м а н д а. Да, и знали, как занять гостей. Тогда хорошенького личика и стройной фигурки было мало, хотя уж меня-то природа ничем не обделила. Находчивой надо было быть и острой на язык.
Т о м. И о чем же вы беседовали?
А м а н д а. Ну, обо всем, что происходило в мире. Ничего будничного, вульгарного, грубого. (Обращается к Тому, словно он сидит против нее, хотя он по-прежнему у занавесей.)

Том ведет эту сцену так, будто листает какую-то книгу.

Да, и все мои гости были джентльменами — все до единого! Среди них были самые знатные молодые плантаторы Дельты Миссисипи, плантаторы из рода в род.

Том делает знак: за кулисами начинает звучать музыка, и на Аманду падает луч света. Глаза ее загораются, на щеках румянец,
голос становится грудным, печальным... На экране надпись: «Ou sont les neiges...»

Я помню молодого Чампа Лафлина, который потом стал вице-президентом Земледельческого банка Дельты Миссисипи. Я помню Хэдди Стивенсона — он утонул в Лунном озере, оставив вдове сто пятьдесят тысяч в государственных бумагах. Я помню братьев Катрир — Уэсли... и Бейтса. Как он за мной ухаживал! Потом он поссорился с тем сумасшедшим, молодым Уэйнрайтом. Они стрелялись в казино на Лунном озере. Уэйнрайт всадил ему пулю в живот. Бейтс умер в карете скорой помощи по дороге в Мемфис. У его жены тоже кое-что осталось, она стала владелицей восьми или десяти тысяч акров. Она буквально женила его на себе... он не любил ее... в ту ночь, когда он умер, у него нашли мою карточку! А еще тот блестящий молодой человек, в которого были влюблены все девицы в округе... Красавец Фитцкью из Зеленого графства.
Т о м. А что он оставил своей жене?
А м а н д а. Нет, он не женился! Боже мой, ты говоришь так, будто все мои поклонники отправились к праотцам.
Т о м. Но он же единственный не умер?
А м а н д а. Фитцкью переехал на Север и сколотил состояние... его прозвали уоллстритским волком! Ты знаешь, он был как Мидас: к чему ни прикоснется — все превращалось в золото! Я могла бы стать миссис Дункан Дж. Фитцкью — только захоти! Но... я выбрала твоего отца.
Л а у р а (встает). Мама, я уберу со стола.
А м а н д а. Нет, дорогая, иди, пожалуйста, в ту комнату, позанимайся со схемой машинки. Или потренируйся в стенографии. А главное, будь свежей и хорошенькой! Самое время, скоро начнут съезжаться гости. (По-девичьи нетерпеливо идет в кухню.) Как ты думаешь, сегодня много приедет?

Том со стоном швыряет газету и вскакивает с места.

Л а у р а (из стоповой). Я думаю, что никто не приедет.
А м а н д а (появляется из кухни, с деланным удивлением). Что ты говоришь? Никто? Ты шутишь.

Лаура отзывается нервным смешком. Потом как-то крадучись проскальзывает между занавесями и тихо задергивает их за собой.
Она стоит у выцветшей портьеры, на ее лице — яркий луч света.
Едва слышно звучит музыка: тема «Стеклянного зверинца».

(Бодрится). Никто, говоришь? Не может быть! Да что, разве случилось наводнение или пронесся ураган?
Л а у р а. Не наводнение и не ураган, мама, просто я не пользуюсь таким успехом, как ты, когда жила в Блу-Маунтин...

У Тома снова вырывается стон раздражения.

(На лице слабая извиняющаяся улыбка. Голос дрогнул.) Мама боится, что я останусь старой девой.

Сцена темнеет под звуки мелодии «Стеклянного зверинца».


КАРТИНА ВТОРАЯ

«Лаура, неужели тебе никто никогда не нравился?" Вместе с этой надписью на экране посреди затемненной сцены появляются голубые розы. Постепенно вырисовывается фигура ЛАУРЫ, и экран гаснет. Музыка стихает. Лаура сидит на хрупком стульчике из пальмового дерева за маленьким столом с гнутыми ножками. На ней кимоно из легкой лиловой ткани. Волосы подобраны со лба лентой. Она моет и протирает свою коллекцию стеклянных зверушек. На ступеньках у входа появляется АМАНДА. Лаура задерживает дыхание, прислушивается к шагам на лестнице, быстро оставляет безделушки и усаживается перед схемой клавиатуры пишущей машинки
на стене — прямая, словно загипнотизированная...
С Амандой что-то стряслось — на лице у нее написано горе. Тяжело переступая, она поднимается на
площадку — мрачная, безнадежная, даже абсурдная фигура. Одета она в вельветовое пальтецо с воротником из искусственного меха.
На ней шляпа пятилетней давности — одно из тех чудовищных сооружений, какие носили в конце двадцатых годов; в руках огромная переплетенная в черную кожу тетрадь с никелированными застежками и монограммой. Это ее выходной наряд, в который она облачается, отправляясь к «Дочерям американской революции». Перед тем как войти, она заглянула в дверь. Потом скорбно поджимает губы, широко раскрыв глаза, закатывает их к небу, качает головой. Медленно входит. Увидев лицо матери, Лаура испуганно подносит пальцы к губам.

Л а у р а. Здравствуй, мама, а я как раз... (Испуганно показывает на схему.)
А м а н д а (прислоняется к закрытой двери и устремляет на дочь мученический взор). Обман? Кругом обман? (Медленно снимает шляпу и перчатки, сохраняя все тот же кроткий страдальческий вид. Потом чуть театрально роняет шляпку и перчатки на пол.)
Л а у р а (неуверенно). Ну как прошло собрание «Дочерей американской революции»?

Аманда медленно раскрывает сумочку, достает белоснежный платочек, изящно встряхнув, разворачивает и так же изящно
прикладывает к губам и ноздрям.

Ты разве не была на собрании «Дочерей», мама?
А м а н д а (тихо, едва слышно). Нет... не была. (Чуть повышая голос.) У меня не было сил пойти к «Дочерям». Скажу больше, у меня не было мужества! Я готова была сквозь землю провалиться! (Медленно подходит к стене и снимает схему пишущей машинки. Грустно смотрит на схему, держа ее перед собой, затем закусывает губу и рвет лист надвое.)
Л а у р а (тихо). Зачем ты это делаешь, мама?

Аманда повторяет ту же операцию с алфавитом Грегга.

Зачем ты...
А м а н д а. Зачем? Лаура, сколько тебе лет?
Л а у р а. Ты знаешь, мама.
А м а н д а. Я считала тебя взрослым человеком. Кажется, я ошиблась. (Медленно подходит к дивану и садится, не спуская глаз с Лауры.)
Л а у р а. Почему ты так на меня смотришь?
А м а н д а (закрывает глаза и опускает голову. Длительная пауза: счет до десяти). Что ты собираешься делать, что с нами будет, как нам жить?

Такая же долгая пауза.

Л а у р а. Что-нибудь случилось, мама?

Аманда тяжело вздыхает, снова вынула платок, прикладывает к уголкам глаз.

Л а у р а. Мама, что случилось?
А м а н д а. Не волнуйся, через минуту я приду в себя. Просто меня огорошила... (пауза, счет до пяти) жизнь...
Л а у р а. Мама, я хочу, чтобы ты все-таки сказала, в чем дело!
А м а н д а. Ты же знаешь, сегодня мне предстояло вступить в должность в нашей организации «Дочерей».

На экране — комната, полная машинисток.

По пути я завернула в Торговый колледж Рубикэма — сообщить, что у тебя простуда, и узнать, как ты успеваешь.
Л а у р а. Боже мой...
А м а н д а. Я подошла к преподавательнице машинописи и представилась. Она тебя не помнила. Уингфилд, говорит...у нас в списках такой не числится. Я стала уверять, что она не может не знать тебя, что ты ходишь на занятия с самого начала января. «Уж не имеете ли вы в виду, — говорит она, — ту ужасно робкую крошку, которая перестала посещать школу после нескольких занятий?» «Нет, — говорю, — моя дочь Лаура посещает школу каждый день вот уже шесть недель!» «Одну минутку», — говорит. И достает журнал. Там черным по белому твое имя и дни, когда тебя не было, пока они не решили, что ты бросила школу. Я ей: «Тут какая-то ошибка! Что-нибудь перепутано в записях!» «Нет-нет, — говорит. — Теперь я ее вспомнила. У нее так тряслись руки, что она никак не могла попасть по нужной клавише. А когда я в первый раз устроила испытания на скорость, ей сделалось дурно. Пришлось почти нести вашу дочь в туалет. С того дня она и не показывалась. Мы звонили на дом, но телефон не отвечал...» — ведь я как раз в те дни работала у «Фэймуса и Барра», демонстрировала эти... О боже! Я почувствовала такую слабость, что едва держалась на ногах. Я села, принесли воды. Пятьдесят долларов за обучение, наши планы, мои надежды поставить тебя на ноги — все в трубу.

Лаура тяжело вздыхает и неловко поднимается. Подходит к граммофону, заводит его.

Что ты делаешь?
Л а у р а. А что? (Однако выпускает ручку, возвращается на место.)
А м а н д а. Где ты пропадала, ведь ты же не ходила в колледж?
Л а у р а. Гуляла.
А м а н д а. Неправда!
Л а у р а. Правда. Просто гуляла.
А м а н д а. Гуляла? Зимой, в этом пальтишке? Это же верное воспаление легких! Где ты гуляла?
Л а у р а. Как когда. Чаще всего в парке.
А м а н д а. И с простудой — тоже?
Л а у р а. Я выбирала меньшее из двух зол, мама.

На экране — парк, зимний пейзаж.

Я не могла пойти в колледж. Меня вырвало там прямо на пол!
А м а н д а. Так ты хочешь сказать, что каждый день с половины восьмого утра до пяти вечера болталась в парке? Я думала, что моя дочь посещает Торговый колледж Рубикэма.
Л а у р а. Это не так страшно, как кажется. Я заходила куда-нибудь погреться.
А м а н д а. Куда ты заходила?
Л а у р а. В художественный музей или в птичник в зоопарке. Я каждый день ходила к пингвинам. Иной раз вместо завтрака я брала билет в кино. А потом я чаще всего бывала в «Жемчужине» — это большой стеклянный дом, где выращивают тропические цветы.
А м а н д а. И все только для того, чтобы обмануть меня?

Лаура опустила голову.

Зачем ты это делала?
Л а у р а. Мама, когда ты огорчаешься, у тебя такой страдальческий вид, как у божьей матери на картине в музее.
А м а н д а. Молчи!
Л а у р а. И я боялась сказать тебе.

Пауза. Едва слышны звуки скрипки. На экране надпись: «Черствая корка унижения».

А м а н д а (машинально вертит в руках тетрадь). Так что же нам делать дальше? Сидеть дома и смотреть, как маршируют солдаты? Забавляться стеклянным зверинцем? Всю жизнь крутить старые пластинки, которые оставил отец как горькую память о себе? Мы отказались от попытки обеспечить себе какое-нибудь деловое положение... из-за несварения желудка на нервной почве. (Устало усмехается.) Что же нам остается — всю свою жизнь от кого-то зависеть? Уж я-то знаю, каково незамужним женщинам, которые не сумели определиться на работу. Сколько я видела таких на Юге — несчастных старых дев... их едва терпит из жалости зять или невестка... Отведут им какую-нибудь конуру, они и маются... водятся только с такими же, как они сами... Маленькие птички, женщины, не имеющие своего гнезда и всю жизнь грызущие черствую корку унижения! Ты понимаешь, какое будущее мы себе уготовили? Клянусь, это единственная перспектива, иной я не вижу! Не очень приятная перспектива, согласись? Правда... бывает ведь, что удается выйти замуж...

Лаура нервно трет руки.

Неужели тебе никто никогда не нравился?
Л а у р а. Нравился... один мальчик. (Встает.) Здесь как-то я наткнулась на его фотографию.
А м а н д а (с проблеском надежды.). Он подарил тебе карточку?
Л а у р а. Нет, это снимок в ежегоднике.
А м а н д а (разочарованно). А... выпускник средней школы.

На экране Джим, кумир школы, с серебряным кубком.

Л а у р а. Да... его звали Джим (Берет со столика на гнутых ножках тяжелый том.) Вот он здесь в «Пиратах из Панзанса».
А м а н д а (рассеянно). Где?
Л а у р а. Это оперетта, которую ставили старшеклассники. У него был восхитительный голос, мы сидели в классе на соседних рядах... каждые понедельник, среду и пятницу. Он выиграл этот серебряный кубок, когда победил в дискуссии! Посмотри, как он улыбается.
А м а н д а (рассеянно). У него должно быть легкий характер.
Л а у р а. Знаешь, мама, он звал меня Голубой розой.

На экране появляются голубые розы.

А м а н д а. Что за странное прозвище?
Л а у р а. Помнишь, я заболела?.. А когда снова пошла в школу, он спросил, что со мной было. Я сказала «невроз», а ему послышалось «роза». С тех пор так и пошло. Как завидит меня, кричит: «Привет, Голубая роза!» Он ухаживал за одной девчонкой, Эмили Мейзенбах... Она мне не нравилась. У Эмили были самые нарядные платья в Солдане. Но она казалась мне неумной... В хронике сообщали, что они помолвлены. То есть это шесть лет назад. Сейчас уж, верно, поженились.
А м а н д а. Девушки, которые не годятся для деловой карьеры, выходят в конце концов замуж за хорошего человека! (Возбужденно встает.) Так мы и сделаем, сестренка! Тебе надо выйти замуж!
Л а у р а (неуверенно засмеялась и потянулась за стеклянным зверьком). Мама, но ведь я...
А м а н д а. Ну? (Подходит к фотографии мужа.)
Л а у р а (испуганно, словно прося прощения). Ведь я... я инвалид!
А м а н д а. Какая чепуха! Сколько раз я тебе говорила: не произноси это слово. Ты не инвалид, у тебя просто крохотный физический недостаток, причем едва заметный. Люди возмещают свои маленькие дефекты большими достоинствами — они стараются быть обаятельными... и общительными... Обаяние — вот чем ты должна брать! (Снова смотрит на фотографию.) Уж чего-чего, а обаяния у твоего отца хватало.

Том делает знак скрипачу за кулисами. Музыка. Сцена темнеет.


КАРТИНА ТРЕТЬЯ

Надпись на экране: «После неудачи...»
ТОМ стоит на площадке лестницы, перед дверью.

Т о м. После неудачи с Торговым колледжем Рубикэма у мамы был один расчет: чтобы у Лауры появился молодой человек, чтобы он приходил к нам в гости. Это стало наваждением. Подобно некоему архетипу «коллективного бессознательного», образ гостя витал в нашей крохотной квартире.

На экране — молодой человек.

Редкий вечер дома проходил без того, чтобы так или иначе не делался намек на этот образ, этот призрак, эту надежду... Даже когда о нем не упоминали, присутствие его все равно ощущалось в озабоченном виде матери, скованных, словно она в чем-то виновата, движениях Лауры, и нависало над Уингфилдами как наказание! У мамы слово не расходилось с делом. Она стала предпринимать соответствующие шаги. Мама поняла, что потребуются дополнительные расходы, чтобы выстелить гнездышко и украсить птенчика, и поэтому весь конец зимы и начало весны вела энергичную кампанию по телефону, улавливая подписчиков на «Спутника хозяйки дома» — одного из тех журналов для почтенных матрон, где публикуются серии сублимированных упражнений литературных дам, у которых вечно одна песня: нежная, как две чашечки, грудь; тонкие, словно ножка у рюмки, талии; пышные, упругие бедра; глаза, точно подернутые дымком осенних костров; роскошные, как этрусские скульптуры, тела.

На экране — глянцевая обложка журнала.
Входит АМАНДА, в руках телефонный аппарат на длином шнуре. Она освещена лучом прожектора,
сцена затемнена.

А м а н д а. Ида Скотт? Говорит Аманда Уингфилд! Какая жалость, что тебя не было в понедельник на собрании «Дочерей». Не можешь себе представить! У бедняжки, наверное, свищ, сказала я себе. В каком ты состоянии? Боже милосердный, какой ужас... Ты просто великомученица, право же, великомученица! Кстати, я тут случайно заметила, что у тебя скоро истечет подписка на «Спутник»! Да-да, кончится на следующем номере, дорогая... А ведь как раз сейчас они собираются печатать с продолжением совершенно чудесный роман Бесси Хоппер... Нет, дорогая, его непременно надо прочитать! Помнишь, как всех захватили «Унесенные ветром»! Нельзя было выйти из дому, если ты не прочла. Все только и говорили о Скарлет О'Хара! Так вот, эту книжку критики сравнивают с «Унесенными ветром». Понимаешь, это «Унесенные ветром» — только послевоенного поколения! Что?.. Горит?.. Дорогая, их никак нельзя пережаривать. Пожалуйста, загляни в духовку, а я подожду у телефона... Господи, она, кажется, повесила трубку!

Затемнение. Надпись на экране: «Неужели ты думаешь, что я без ума от «Континентальной обуви»?
В темноте слышны крайне возбужденные голоса АМАНДЫ и ТОМА. Они о чем-то яростно спорят за портьерой.
А по эту сторону ЛАУРА стоит, ломая руки; с лица ее не сходит ужас.
На протяжении всего эпизода на нее падает яркий свет.

Т о м. Какого дьявола, откуда я знаю...
А м а н д а (повышая голос). Может быть, ты будешь...
Т о м. ...что можно сделать?!
А м а н д а. ...выбирать выражения! Я не потерплю их...
Т о м. О! о! о!
А м а н д а. ...в моем присутствии! Ты просто с ума сошел!
Т о м. Вы кого угодно доведете!
А м а н д а. Что ты болтаешь? В чем дело?.. Идиот ты этакий!
Т о м. Послушай... У меня в жизни нет ничего...
А м а н д а. Говори потише!
Т о м. ...ровным счетом ничего своего, понимаешь? Все, все идет...
А м а н д а. Перестань кричать!
Т о м. Вчера ты утащила мои книги! Как у тебя хватило...
А м а н д а. Да, я отнесла эту грязную книжонку обратно в библиотеку! Он пишет чудовищные вещи, он ненормальный, твой мистер Лоуренс.

Полубезумный смешок Тома.

К сожалению, не в моей власти запретить эти штучки больного воображения, я не могу приказать людям...

Том смеется безумным смехом.

Но я не потерплю непристойностей у себя в доме! Ни за что!
Т о м. Дом, дом... А кто платит за него? Кто гнет спину, чтобы...
А м а н д а (вдруг переходит да визг). Да как ты смеешь?!
Т о м. Вот именно! Мне и рта раскрыть не дают! Я только знай себе...
А м а н д а. Ну, вот что я тебе скажу...
Т о м. Я ничего не желаю слушать! (Резко раздвигает занавеси.)

В глубине сцены — неясное красноватое свечение. На голове у Аманды бигуди, одета она в старый купальный халат, слишком просторный для ее худенькой фигурки. Халат — это все, что осталось от неверного мистера Уингфилда. На раздвижном столе пишущая машинка, в беспорядке раскиданы рукописи. Ссора началась явно из-за того, что Аманда помешала Тому творить. На полу опрокинутый стул. Красный свет отбрасывает на потолок их яростно жестикулирующие тени.

А м а н д а. Нет, ты будешь слушать...
Т о м. Не буду! Я ухожу!
А м а н д а. Ты никуда не пойдешь.
Т о м. Я ухожу, потому что...
А м а н д а. Том Уингфилд, немедленно вернись. Я еще не все сказала...
Т о м. Иди-ка ты...
Л а у р а (в отчаянии). Том!..
А м а н д а. Перестанешь ты дерзить или нет? А то у меня лопнет терпение!
Т о м (подходит к матери). А у меня, думаешь, не лопнет? А моему терпению, думаешь, конца не будет, мама? Я знаю, тебе совсем не интересно, что я делаю и что я хочу делать. Ты думаешь, это одно и то же?
А м а н д а. Я думаю, что у тебя совесть нечиста. Поэтому и грубишь, дерзишь мне. И я не верю, что ты каждый вечер ходишь в кино. Где это видано — каждый вечер в кино. Если человек в здравом уме, его не потянет в кино так часто. Кто же пойдет из дому на ночь глядя, и разве сеансы кончаются в два часа ночи? А когда ты возвращаешься, то бредешь, как пьяный, и что-то бормочешь себе под нос. Точно маньяк какой-то! Поспишь три часа, и уже на работу. Могу себе представить, как ты работаешь — вялый, сонный. У тебя же нет сил!
Т о м (кричит). Да, у меня нет больше сил!
А м а н д а. А какое ты имеешь право манкировать своей работой и подвергать опасности наше благополучие? Как мы будем жить, если тебя...
Т о м. Неужели ты думаешь, что я счастлив оттого, что работаю в магазине? (В ярости надвигается на ее тщедушную фигурку.) Неужели ты думаешь, что я без ума от «Континентальной обуви»? Неужели ты думаешь, что я жажду проторчать пятьдесят пять лет в этих целлотексовых хоромах с дневным светом? Знаешь, как иногда хочется, взял бы кто-нибудь железный лом да хватил меня по голове. Все лучше, чем каждый день тащиться в магазин! И все-таки я тащусь; каждое утро ты входишь со своим проклятым «Вставай с улыбкой!». «Вставай с улыбкой, думаю я, до чего счастливы мертвые!» Но — встаю. И иду! За шестьдесят пять долларов в месяц я отказываюсь от всего, о чем я мечтаю и мечтал всю жизнь! А ты — «эгоист», «о себе только и думаешь...». Да если бы я думал только о себе, знаешь, где бы я был, мама? Там же, где и он. (Показывает на фотографию отца.) У черта на куличках! (Хочет уйти. Аманда хватает его за рукав.) Пусти меня, мама!
А м а н д а. Ты куда?
Т о м. В кино.
А м а н д а. Ты лжешь!
Т о м (угрожающе надвигается на крошечную Аманду. Та в испуге отшатывается.) Да, лгу. Я иду в опиумную хазу — вот так! В притон, где одни проститутки и преступники. Я теперь в банде у Хогана, мама, — наемный убийца, таскаю томми в футляре от скрипки! А в Долине у меня несколько собственных борделей! Меня прозвали убийцей — убийцей Уингфилдом! Я веду двойную жизнь: днем — незаметный добропорядочный приказчик в обувном магазине, а ночью неустрашимый Царь дна! Я наведываюсь в игорные дома и просаживаю в рулетку целые состояния! Я ношу черную повязку на глазу и фальшивые усы! Иногда я даже приклеиваю зеленые бачки! Тогда меня зовут — Дьявол! О, я мог бы такого порассказать, что глаз не сомкнешь ночью. Мои враги замышляют взорвать наш дом. Когда-нибудь ночью нас как поднимет — прямо до небес! Я буду счастлив, безумно счастлив, да и ты тоже. Ты вознесешься кверху и помчишься на помеле над Блу-Маунтин со всеми своими семнадцатью поклонниками! Ты... ты... старая поганая ведьма!.. (Неистово дергается, хватает пальто, кидается к двери, распахивает ее.)

Женщины застыли в ужасе. Том хочет надеть пальто, но рука застряла в рукаве. Он яростно, разрывая по шву плечо, сбрасывает пальто и швыряет его. Пальто попадает в этажерку, на которой расставлены зверушки сестры. Звон бьющегося стекла. Лаура вскрикивает, будто ее ударили. Музыка. На экране надпись: «Стеклянный зверинец».

Л а у р а (пронзительно). Мой стеклянный... зверинец... (Отворачивается, закрыв лицо руками.)
А м а н д а (после слов «поганая ведьма» остолбенела и вряд ли видела, что произошло. Наконец она приходит в себя. Трагическим голосом). Я знать тебя не хочу... пока не попросишь прощения! (Уходит в другую комнату, плотно задернув за собой занавеси.)

Лаура припала к каминной полке, отвернулась. Том смотрит на нее, не зная, что делать. Подходит к этажерке и на коленях начинает собирать упавшие фигурки, то и дело поглядывая на сестру, будто хочет сказать что-то и не находит слов. Несмело возникает мелодия «Стеклянного зверинца». Сцена темнеет.


КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ

В квартире Уингфилдов темно. Переулок тускло освещен. Басовитый колокол с ближней церкви бьет пять в тот самый момент, когда начинается действие.
В дальнем конце переулка появляется ТОМ. После каждого торжественного удара колокола на башне он трясет погремушкой, словно выражает ничтожность человеческой суеты перед сдержанностью и величием всевышнего. Погремушка и нетвердый шаг выдают, что он пьян. Он поднимается на несколько ступенек, в квартире зажигается слабый свет. Входит ЛАУРА в ночной рубашке, видит, что постель Тома в передней комнате пуста.
Том шарит в карманах — ищет ключ, вытаскивает массу всякой всячины — пустую бутылку и пачку старых билетов в кино, которые разлетаются в разные стороны. Наконец находит ключ, пытается попасть им в замочную скважину, но ключ выскальзывает из рук.
Чиркает спичкой, наклоняется около двери.

Т о м (обиженно). Вот наступлю, и он провалится сквозь щель!
Л а у р а (открывает дверь). Том, что ты тут делаешь?
Т о м. Ищу ключ.
Л а у р а. Где ты пропадал?
Т о м. В кино.
Л а у р а. Все время в кино?
Т о м. Понимаешь, была большущая программа... Сначала картина с Гретой Гарбо, потом Микки Маус. Потом, значит, показали фильм о путешественниках, и хронику, и обзор новых картин. Еще был органный концерт, и тут же собирали на молоко для безработных. Если б ты видела, как одна толстуха сцепилась с билетером!
Л а у р а (наивно). И нужно было сидеть весь вечер?
Т о м. А как же! Да, чуть было не забыл. Еще большое эстрадное представление. Знаешь, кто участвовал? Волшебник Мальволио, вот кто! Он показывал потрясающие фокусы. Переливал воду из графина в графин, и вода сначала превращалась в вино, потом в пиво и, наконец, в виски, чувствуешь? Самое настоящее виски, сам пробовал! Ему понадобились помощники из зрителей, и я два раза вызвался. Чистый кентуккийский бурбон! Душа-человек, он даже сувениры раздавал. (Из заднего кармана брюк вытаскивает цветастый шелковый платок.) Вот, подарил. Это волшебный платок, Лаура, возьми себе. Покроешь им клетку с канарейками, а там — банка с золотыми рыбками. Помахать над аквариумом, а оттуда — канарейки... Но самая потрясающая штука была с гробом. Он лег в гроб, мы заколотили крышку, а он — раз! — и выбрался, ни единого гвоздочка не выдернул. Вот бы и мне — выскочить из моего гроба! (Бухается на кровать и начинает стаскивать ботинки.)
Л а у р а. Тише, Том!
Т о м. А почему тише?
Л а у р а. Маму разбудишь.
Т о м. Ничего, будет знать — «Вставай с улыбкой!» (Ложится в постель, стонет.) Оказаться заколоченным в гробу — на это ведь большого ума не надо, правда? Но, черт меня побери, если я слышал, чтобы кто-нибудь выбрался оттуда, да еще ни единого гвоздика не выдернул!

И тут же на фотографию улыбающегося отца падает свет.
Затем сцена темнеет. Церковный колокол бьет шесть. С последним ударом зазвенел будильник в комнате у Аманды, и мы слышим ее голос: «Вставай с улыбкой! Лаура, Лаура, скажи своему брату, чтобы вставал с улыбкой!»

Т о м (медленно садясь в постели). Встать-то я встану, но улыбаться мне чертовски не хочется.

Освещение усиливается.

А м а н д а. Лаура, скажи своему брату, что кофе готов.
Л а у р а (робко входит в комнату). Том, скоро семь! Вставай, а то мама нервничает.

Том бессмысленно уставился на нее.

(Умоляющим тоном.) Том, заговори с ней сегодня. Ну извинись перед ней. Помирись с ней, и не молчи, пожалуйста!
Т о м. Это она не хочет разговаривать со мной.
Л а у р а. Если ты попросишь прощения, она будет разговаривать.
Т о м. Невелика беда, если и помолчит.
Л а у р а. Не надо, Том.
А м а н д а (из кухни). Лаура, ты сделаешь, что я тебя просила? Или мне самой одеваться и бежать?
Л а у р а. Иду, мама, только надену пальто! (Бросая умоляющие взгляды на Тома, торопливо, нервными движениями нахлобучивает на голову бесформенную фетровую шляпку. Потом неловко кидается за пальто. По коротким рукавам заметно, что оно наспех перешито из пальто матери.) Масла купить и еще что?
А м а н д а (выйдя из кухни). Только масла. Пусть запишут...
Л а у р а. Когда я прошу записать, мистер Гэрфинкел делает такое недовольное лицо.
А м а н д а. Подумаешь, недовольное. Нам с лица его воды не пить. И скажи своему брату, что кофе остыл.
Л а у р а (задерживаясь у двери). Ты ведь сделаешь это, Том, правда?

Том угрюмо отворачивается.

А м а н д а. Лаура, идешь ты или нет, наконец?
Л а у р а (выбегая). Иду, иду! (Через секунду слышно, как она вскрикивает.)

Том вскакивает с места, подходит к двери. В комнату вбегает перепуганная АМАНДА. Том открывает дверь.

Т о м. Лаура, что с тобой?
Л а у р а. Ничего! Я просто оступилась. Все в порядке!
А м а н д а (обеспокоенно смотрит ей вслед). Пусть только кто-нибудь на этих ступеньках сломает себе ногу, — засужу домовладельца, как липку обдеру. (Закрывает дверь. Вдруг вспомнив, что не разговаривает с сыном, уходит в другую комнату.)

Когда Том рассеянно входит туда, Аманда поворачивается к нему спиной и застывает перед окном, за которым кусок тусклого серого неба. Ее инфантильное, но далеко не молодое личико кажется фрагментом с карикатуры Домье. Доносятся звуки оркестровой музыки.
Том угрюмо и неуверенно взглядывает на отвернувшуюся мать и шумно усаживается за стол. Он отпивает из чашки, но горячий кофе обжигает ему рот, и он выплевывает его обратно. Аманда затаила дыхание и повернулась было к сыну. Потом спохватывается и снова отворачивается к окну. Том яростно дует на кофе, исподлобья посматривает на мать. Та откашливается. Том тоже откашливается. Он было встал, но тут же садится снова, чешет голову, снова откашливается. Аманда тоже. Том берет чашку обеими руками, чтобы подуть
на кофе, подносит к губам и пристально смотрит на мать. Затем медленно ставит на стол и неуверенно поднимается с места.

Т о м (хрипло). Мама, прости меня.

Аманда всхлипывает, лицо нелепо задергалось, и у нее вырываются бурные рыдания.

Прости меня за то, что я сказал... наговорил тебе... Я не хотел...
А м а н д а (сквозь слезы). Оттого, что я все отдаю дому, я стала ведьмой. И даже собственным детям противно на меня глядеть.
Т о м. Мама, не надо...
А м а н д а. Я не знаю, что делать, нервничаю, глаз сомкнуть не могу.
Т о м (тихо). Я все понимаю, мама.
А м а н д а. Все эти годы я бьюсь как рыба об лед, одна. А ведь ты мой козырь, ты не можешь, не должен проиграть!
Т о м (тихо). Я стараюсь, мама.
А м а н д а (увлекаясь). Тебе стоит только постараться и ты добьешься успеха. (При мысли об успехе у нее захватывает дух.) Ведь у тебя такие задатки! Какие у меня дети — совершенно необыкновенные! Думаешь, я не знаю? Да, и я горжусь ими... и счастлива.. и должна быть век благодарна всевышнему... только... Обещай мне, сын мой!
Т о м. Что, мама?
А м а н д а. Обещай, что не будешь... что ты не сопьешься!
Т о м (оборачивается к ней, улыбаясь). Мама, я не сопьюсь.
А м а н д а. Я так боялась, что ты начнешь пить. Съешь, пожалуйста, что-нибудь.
Т о м. Спасибо, мама, не хочу.
А м а н д а. Может быть, печенья из пшеничных хлопьев?
Т о м. Нет, я только кофе выпью.
А м а н д а. Разве можно на пустой желудок работать целый день? И не пей большими глотками — у тебя еще есть десять минут. От горячего рак желудка можно нажить... Возьми сливки.
Т о м. Спасибо, не надо.
А м а н д а. Просто, чтобы остудить немножко кофе.
Т о м. Нет, не хочу, я люблю черный.
А м а н д а. Я знаю, но одним кофе сыт не будешь. А нам нужно во что бы то ни стало сохранять здоровье и бодрость духа. Мы живем в тяжелые времена и можем рассчитывать только друг на друга... Вот почему так важно... Послушай, Том, я... Я отослала Лауру, потому что хотела поговорить с тобой об одном деле. Если б ты не попросил прощения, я все равно заговорила бы первой. (Садится.)
Т о м (осторожно). И о чем же ты хотела поговорить?
А м а н д а. Это — о Лауре.

Том медленно опускает чашку на стол. Надпись на экране: «Лаура», и музыка «Стеклянного зверинца».

Т о м. А, о Лауре...
А м а н д а (притрагиваясь к его руке). Ты знаешь, какая она. Тихая, смирная, но... в тихом омуте... Она все замечает и, наверно, о многом думает.

Том вопросительно поднимает глаза.

Тут как-то я пришла и вижу — она плачет.
Т о м. Плачет? Почему?
А м а н д а. Из-за тебя.
Т о м. Из-за меня?
А м а н д а. Ей кажется, тебе нехорошо с нами.
Т о м. Откуда она взяла?
А м а н д а. Оттуда и взяла! Должна сказать, ты на самом деле ведешь себя непонятно... Нет, нет, я ни в чем не упрекаю тебя, учти, пожалуйста! Я знаю, что ты не собираешься делать карьеру в магазине. Я знаю, что тебе... приходится идти на жертвы. Как и всем на свете... Но жизнь — нелегкая штука. Том, сынок... Она требует... спартанской выдержки. Если бы ты знал, как тяжко у меня на душе! Я ни разу не говорила тебе... Ведь я так любила твоего отца...
Т о м (мягко). Я знаю, мама.
А м а н д а. А ты... когда я вижу, что идешь по его стопам... Поздно приходишь... ведь ты же пил в тот вечер, помнишь, когда... был в таком ужасном состоянии? Лаура говорит, что ты уходишь по вечерам, потому что тебе тошно дома. Это правда, Том?
Т о м. Дело не в этом. Ты говоришь, у тебя тяжело на душе. То же самое и со мной. Знаешь, как у меня тяжело на душе? Поэтому лучше щадить друг друга...
А м а н д а. Но почему тебе не сидится на месте, почему? Где ты бродишь по ночам?
Т о м. Я же говорил — в кино.
А м а н д а. Но почему так часто, Том?
Т о м. Я хожу в кино, потому что... потому что я люблю, когда что-нибудь случается. На работе у нас почти ничего не случается, нет никакой романтики. Вот и ходишь в кино.
А м а н д а. Но сколько же можно!
Т о м. Чем больше романтики, тем лучше.

Аманда растеряна и обижена. По мере того как разговор оборачивается знакомой пыткой, Том снова становится нетерпеливым
и резким. А мать в свою очередь впадает в привычное воинственное настроение. На экране парусник под пиратским флагом.

А м а н д а. Молодые люди находят романтику в продвижении по службе.
Т о м. Значит, эти молодые люди не служат в магазине.
А м а н д а. На свете полным-полно молодых людей, которые служат в магазинах, или в конторах, или на предприятии.
Т о м. И все находят романтику в продвижении по службе?
А м а н д а. Да, находят... или обходятся без нее. Не каждый же помешан на романтике.
Т о м. Человек должен быть возлюбленным, охотником, воином. А в магазине — где уж им развернуться, этим инстинктам?
А м а н д а. Каким инстинктам? Выдумал тоже... Инстинкты — это что-то животное. Взрослому человеку, христианину — они ни к чему.
Т о м. А что же, по-твоему, нужно зрелому человеку и христианину?
А м а н д а. Что-нибудь возвышенное, всякие духовные интересы. Только животные потакают своим инстинктам! Полагаю, что у тебя более высокие цели, чем у них — обезьян или свиней!
Т о м. Боюсь, что нет.
А м а н д а. Не надо шутить такими вещами! Но не о том речь.
Т о м (вставая). Мама, у меня времени в обрез.
А м а н д а (взяв сына за плечи и усаживая на место). Погоди!
Т о м. Ты хочешь, чтобы мне записали опоздание?
А м а н д а. У тебя еще есть пять минут. Я хочу поговорить о Лауре.

Надпись на экране: «Подумать о будущем».

Т о м. О Лауре? Ну, я слушаю.
А м а н д а. Мы должны подумать о ее будущем. Она на два года старше тебя, а еще не начинала жить. Она ничего не предпринимает, просто плывет по течению — и все! Меня это ужасно настораживает.
Т о м. По-моему, она из тех, кого зовут комнатными созданиями.
А м а н д а. Я не знаю, что это значит. Если девушка сидит дома — это беда... Если только это не ее собственный дом с мужем под боком!
Т о м. Что-о?
А м а н д а. Мне всюду мерещатся огненные письмена. Это ужасно! Ты все больше и больше напоминаешь мне своего отца. Он тоже уходил из дому и пропадал бог знает где. А потом — «пока!» Все свалилось на меня одну... Кстати, тут я видела повестку из судоходной компании. Я знаю, о чем ты помышляешь, — не слепая. Ну что ж, поезжай. Поезжай! Но прежде кто-то должен занять твое место.
Т о м. Не понимаю тебя...
А м а н д а. Когда Лаура будет пристроена — замужем, свой дом, сама себе хозяйка, тогда — пожалуйста... в море — не в море... На все четыре стороны! Но до тех пор ты обязан заботиться о сестре. О себе не говорю: старая женщина — что со мной случится? Но Лаура молода, нуждается в поддержке. Я устроила ее в Торговый колледж — ничего не вышло. Она так напугалась, что ей сделалось дурно. Я отвела ее в «Юношескую лигу» при церкви. Снова ничего не вышло. Она там рта не раскрыла, с ней тоже никто не заговорил. Только и знает, что возится, как дурочка с этими стекляшками и крутит старинные пластинки. Разве это жизнь для молодой девушки?
Т о м. Ну, а я-то чем могу?..
А м а н д а. Да перестань ты только о себе! Только и слышишь — «я», «я»...

Том вскакивает с места, идет за пальто. Пальто у него мешковатое, некрасивое.
Надевает фуражку с наушниками.

А где кашне? Немедленно возьми свое шерстяное кашне!

Том в ярости выдергивает кашне из шкафчика и, обернув вокруг шеи, туго стягивает на концах.

Том, погоди! Я хотела еще попросить тебя...
Т о м. Я опаздываю...
А м а н д а (почти повиснув у него на руке и пересиля стыд). А там у вас в магазине — нет ли какого-нибудь приличного молодого человека?
Т о м. Нет!
А м а н д а. Ну как же так? Должны же быть...
Т о м. Мама. (Пытается высвободиться.)
А м а н д а. Ну хоть кого-нибудь... лишь бы не пил... И пригласи его к Лауре.
Т о м. Что-о?
А м а н д а. Пригласи к Лауре... Пусть встретятся, познакомятся!
Т о м (бьет ногой в дверь). Черт побери все это!
А м а н д а. Ну, сделай это, Том.

Том распахивает дверь.

(Умоляюще.) Хорошо?

Том спускается по ступенькам.

Хорошо, Том, дорогой?
Т о м (снизу). Ну, хорошо, хорошо!

Аманда неохотно закрывает дверь. На лице у нее озабоченность, слабая надежда.
На экране возникает глянцевая обложка иллюстрированного журнала.
Свет падает на Аманду — в руках у нее телефонная трубка.

А м а н д а. Элла Картрайт, это ты? Говорит Аманда Уингфилд. Как твое самочувствие? Как почки? (Пауза: счет до пяти.) Какой ужас! (Такая же пауза.) Ты просто великомученица, право же, великомученица! Послушай, я тут случайно открыла свою красную книжечку и увидела, что у тебя кончилась подписка на «Спутник». Ты ведь не захочешь пропустить совершенно великолепный роман, который они начинают со следующего номера, правда? Чей? Бесси Мэй Хоппер. Это ее первая вещь после «Медового месяца втроем». Какая захватывающая и немыслимая история, помнишь? Новая книга, говорят, еще лучше. Изящное светское общество, скачки на Лонг-Айленде...

Затемнение.


КАРТИНА ПЯТАЯ

Надпись на экране: «Благая весть». Она постепенно гаснет, и и музыка стихает.
Ранние сумерки весенним вечером. Уингфилды только что отужинали. АМАНДА и ЛАУРА, обе в светлых платьях, убирают со стола в глубине затемненной сцены; их движения подчеркнуто ритмичны, словно исполняется какой-то танец или совершается некий ритуал,
а сами они легки и безмолвны. ТОМ в белой рубашке, заправленной в брюки, поднимается из-за стола, идет к выходу.

А м а н д а (в тот момент, когда он проходит мимо нее). Сынок, сделай мне одолжение!
Т о м. В чем дело?
А м а н д а. Пожалуйста, причешись. Ты такой привлекательный, когда причешешься.

Том сидит, ссутулившись, на диване с вечерней газетой в руках. Огромный заголовок: «Франко берет верх».

Мне хотелось бы, чтобы ты равнялся на отца только в одном отношении.
Т о м. В каком же?
А м а н д а. Он очень следил за своей внешностью! Всегда был опрятен.

Том отбрасывает газету и подходит к двери.

Ты куда?
Т о м. Покурить.
А м а н д а. Ты слишком много куришь, пачка в день — пятнадцать центов. Сколько это в месяц? Умножь-ка пятнадцать на тридцать, и ты поразишься, какую сумму можно сэкономить. Хватит заплатить за вечерние курсы бухгалтерии при вашингтонском университете! Только подумай, сынок, как было бы чудесно!
Т о м (равнодушно). Я лучше покурю. (Выходит на площадку и захлопывает за собой застекленную дверь.)
А м а н д а (раздраженно). Ну, конечно! В том-то и трагедия... (Пристально смотрит на фотографию мужа.)
Т о м (в зрительный зал). Напротив нас, через дорогу был танцевальный зал «Парадиз». Весной там распахивали по вечерам окна и двери, и оттуда лилась музыка. Иногда в зале гасли огни — оставался только большой стеклянный шар, подвешенный к потолку. Он медленно поворачивался, и полутемный зал освещался нежными и радужными красками. Оркестр играл вальс или танго, или что-нибудь еще — медленное, чувственное. Парочки то и дело выходили на немноголюдную улицу и целовались за мусорными ящиками, под телеграфными столбами. Так они вознаграждали себя за монотонную, как и у меня, жизнь, в которой ничего не случается, за жизнь без романтики. А между тем в том году назревали перемены, близилась романтика. Все эти дети и не догадывались, что она рядом, за углом, как говорили тогда. Перемены и потрясения сгущались в тумане над Берхтесгаденом, таились в складках знаменитого зонтика Чемберлена... В Испании пылала Герника! А у нас были только чувственные ритмы и вино, танцевальные залы и бары, кино, секс — он словно какой-то светильник во мраке озарял этот мирок своими короткими, обманчивыми сполохами... А мир готовился к воздушным бомбардировкам!
А м а н д а (отрывается от созерцания фотографии мужа и выходит на площадку. Со вздохом). Да, лестничная клетка, конечно, не веранда. (Расстилает на ступеньке газету и садится — изящно и жеманно, как когда-то опускалась в качалку у себя на Миссисипи) Чем ты любуешься?
Т о м. Месяцем.
А м а н д а. А что, уже народился?
Т о м. Вон он — над «Деликатесами Гэрфинкела».
А м а н д а. И правда, смотри-ка! Совсем как крохотная серебряная туфелька. Ты уже загадал желание, Том?
Т о м. Угу.
А м а н д а. А что ты загадал?
Т о м. Секрет.
А м а н д а. Вот как? Тогда и я не скажу, что загадала. Пусть будет тайной.
Т о м. О твоем желании нетрудно догадаться.
А м а н д а. Ты умеешь читать мысли?
Т о м. Ты же не сфинкс, мама.
А м а н д а. Да, у меня секретов нет. Знаешь, какое желание я загадала? Чтоб мои драгоценные дети добились успеха и были счастливы! Я мечтаю об этом всегда — есть луна или нет.
Т о м. А я думал, ты мечтаешь о молодом человеке.
А м а н д а. Куда ты клонишь?
Т о м. Не помнишь, как просила раздобыть молодого человека?
А м а н д а. Нет, я помню. Да, я как будто говорила, что неплохо, если бы ты пригласил к нам в гости какого-нибудь приличного молодого человека и познакомил со своей сестрой. Может быть, я высказывала это пожелание не один раз.
Т о м. Ты твердила это изо дня в день.
А м а н д а. Да?
Т о м. Так вот, будет молодой человек.
А м а н д а. Что-о?
Т о м. Он придет к нам в гости.

Благая весть встречается торжественной музыкой. Аманда встает. На экране — молодой человек с букетом.

А м а н д а. Ты пригласил к нам молодого человека?
Т о м. Позвал к обеду.
А м а н д а. В самом деле?
Т о м. В самом деле.
А м а н д а. Ты пригласил его, и он... придет?
Т о м. Придет!
А м а н д а. Ну и ну... Ничего себе...
Т о м. Я думал, ты будешь довольна...
А м а н д а. Так это определенно?
Т о м. Вполне.
А м а н д а. И скоро?
Т о м. Очень.
А м а н д а. Ради бога, перестань цедить сквозь зубы! Расскажи все по порядку.
Т о м. Что рассказать?
А м а н д а. Естественно, я хочу знать, когда он придет.
Т о м. Завтра.
А м а н д а. Завтра?!
Т о м. Да, завтра.
А м а н д а. Но как же?..
Т о м. Что как же, мама?
А м а н д а. У меня не остается времени!
Т о м. Зачем тебе время?
А м а н д а. Надо же мне как-то подготовиться! Почему ты не позвонил мне с работы, как только позвал его, в ту же минуту, как он принял приглашение? Как ты не понимаешь, Том, что тогда я могла бы подготовиться.
Т о м. Да не поднимай ты суматоху.
А м а н д а. Ах, оставь, Том, все разбросано, не прибрано! Что бы такое придумать?
Т о м. Не нужно ничего придумывать.
А м а н д а. Ты ничего не понимаешь! Нельзя принимать гостей в свинарнике! Так-так... Почистить мое свадебное серебро, выгладить скатерти с монограммами... вымыть окна, повесить чистые занавески... Да, а что нам надеть? Надо же что-нибудь поприличнее, правда?
Т о м. Не стоит из-за этого парня поднимать такую возню!
А м а н д а. Но ведь он — первый, с кем мы познакомим Лауру! Это позор, это ужасно, что у твоей сестренки никто не был в гостях. Пойдем-ка в комнату, Том. (Открывает застекленную дверь.)
Т о м. Зачем?
А м а н д а. Я хочу расспросить тебя.
Т о м. Послушай, мне начинает надоедать эта суматоха. Если не перестанешь, я скажу, чтобы он не приходил.
А м а н д а. Ты этого не сделаешь! Нет ничего обиднее, как отменить приглашение. Просто мне придется потрудиться, как каторжной! Лицом в грязь не ударим. Пойдем.

Том со стоном идет следом.

Садись.
Т о м. Куда прикажешь?
А м а н д а. Как удачно, что я приобрела новый диван! И этот торшер... Я плачу за него, хотя и не стоило бы! Да, надо будет надеть на мебель ситцевые чехлы — гораздо уютнее. Хорошо бы еще заново оклеить стены... Как его зовут, твоего молодого человека?
Т о м. О'Коннор.
А м а н д а. Ага, ирландец! Завтра пятница — надо подать рыбу. Я приготовлю лососиный бок с гарниром. Что он делает? Работает у вас в магазине?
Т о м. Конечно, иначе как бы я...
А м а н д а. Том, а он... не пьет?
Т о м. Какое это имеет отношение?
А м а н д а. Я спрашиваю, потому что твой отец пил.
Т о м. Ну, снова за свое!
А м а н д а. Значит, пьет?
Т о м. Насколько я знаю — нет!
А м а н д а. А ты узнай поточнее! Моей дочери не нужен кавалер, который пьет.
Т о м. Не чересчур ли ты торопишься? Мистер О'Коннор пока даже не появился.
А м а н д а. Но появится завтра, придет познакомиться с твоей сестрой, а что я знаю о нем? Ровным счетом ничего! Лучше уж старая дева, чем жена пьяницы!
Т о м. О-о-о!
А м а н д а. Тише!
Т о м (наклоняется вперед, доверительно). Многие парни встречаются с девушками, но вовсе не собираются жениться на них!
А м а н д а. Не говори глупостей, Том... И ирония твоя ни к чему! (Берет щетку для волос.)
Т о м. Что ты делаешь?
А м а н д а. Хочу пригладить твой чуб! А на какой должности этот молодой человек?
Т о м (угрюмо примирясь с щеткой и допросом). Этот молодой человек работает экспедитором, мама.
А м а н д а. Ничего, вполне солидно. И ты бы мог добиться того же, стоило только захотеть. А какое у него жалованье, ты знаешь?
Т о м. Долларов восемьдесят пять в месяц.
А м а н д а. Мда-а... Негусто, но все-таки...
Т о м. На двадцать монет больше, чем у меня.
А м а н д а. Уж я-то как-нибудь знаю, сколько у тебя. Восемьдесят пять долларов для семейного человека — это только-только...
Т о м. Правильно. Но мистер О'Коннор — не семейный человек.
А м а н д а. Он может им стать в будущем.
Т о м. Значит, планы на будущее?
А м а н д а. Ты — единственный не понимаешь, что будущее становится настоящим, настоящее — прошлым, а прошлое превращается в вечное сожаление, если не заглядываешь в будущее.
Т о м. Я подумаю над этим афоризмом. Может быть, он мне пригодится.
А м а н д а. Нечего нос задирать перед матерью! Лучше расскажи еще об этом... Как его зовут, я забыла?
Т о м. Джеймс Д. О'Коннор. «Д» — значит Делани.
А м а н д а. Боже ты мой, ирландец и по отцовской линии и по материнской! Говоришь, не пьет?
Т о м. Хочешь, позвоню ему сейчас, спрошу?
А м а н д а. О таких вещах надо узнавать очень деликатно; у нас в Блу-Маунтин поступали так: если предполагали, что молодой человек выпивает, то девушка, которая удостаивала его своим вниманием — если таковая вообще находилась! — так вот, эта девушка беседовала со священником... а еще лучше — ее отец, если таковой имелся... и потихоньку разузнавали, что представляет собой тот юноша. Вот так, действуя очень деликатно, можно было уберечься от трагической ошибки!
Т о м. Как же случилось, что ты совершила трагическую ошибку?
А м а н д а. У твоего отца был такой невинный вид — кого хочешь мог обмануть! Бывало, улыбнется — и все буквально очарованы! Самое опасное для девушки — это попасть под обаяние красивой внешности. Надеюсь, мистер О'Коннор не слишком красив?
Т о м. Нет, не очень. У него веснушки и нос маловат.
А м а н д а. А не слишком ли он простецки выглядит?
Т о м. Нет, не слишком. В самый раз.
А м а н д а. Главное в мужчине — это твердость.
Т о м. А я тебе о чем говорю?
А м а н д а. Ничего подобного я от тебя не слышала. Боюсь, ты ни разу не призадумался над этим.
Т о м. А ты не бойся.
А м а н д а. Будем надеяться, он из тех, кто умеет добиваться своего.
Т о м. О да, он серьезно работает над собой.
А м а н д а. Откуда ты знаешь?
Т о м. Он ходит в вечернюю школу.
А м а н д а (вся засветившись). Чудесно! И что он там делает, что изучает?
Т о м. Радиодело и ораторское искусство.
А м а н д а. Значит, у него есть виды на будущее. Если молодой человек изучает ораторское искусство, то он рассчитывает стать управляющим! И радиодело... тоже очень перспективно. Ну что ж, это уже кое-что. Матери не грех знать такие вещи о молодом человеке, который навещает ее дочь. Особенно, если с серьезными намерениями.
Т о м. Но я хочу предупредить: он не знает, что у меня есть сестра. Не объяснять же, что у нас свой расчет. Я просто сказал: «Послушай, приходи к нам обедать!» Он ответил: «Порядок» — и весь разговор!
А м а н д а. Еще бы! Твое красноречие мне известно. Не знает о Лауре? Ничего, придет — узнает. Еще благословит судьбу, что его пригласили к нам на обед, когда увидит, какая она у нас.
Т о м. Мама, по-моему ты возлагаешь слишком большие надежды на Лауру.
А м а н д а. Я что-то не понимаю тебя.
Т о м. Лаура кажется нам хорошенькой, потому что мы любим ее, привыкли к ней. Мы даже не замечаем, что она инвалид.
А м а н д а. Никакой она не инвалид! Ты знаешь, что я запретила это слово!
Т о м. Посмотри правде в глаза, мама. Она... ну, понимаешь... И это еще не все...
А м а н д а. Что значит «не все»?
Т о м. Лаура не похожа на других девушек.
А м а н д а. Я полагаю, это преимущество.
Т о м. Как сказать... Посторонние иначе смотрят... Лаура ужасно робкая, она замкнулась в своем мире. И чужим может показаться чудной.
А м а н д а. Это не так!
Т о м. Так, мама! Посмотри правде в глаза.

Оркестр в танцевальном зале заиграл танго — в его минорной мелодии есть что-то зловещее.

А м а н д а. Чем же она чудная, позвольте спросить?
Т о м (мягко). Она вся в собственном мирке... У нее ничего нет... одни стеклянные зверушки... (встает с места.)

Аманда с щеткой в руке тревожно смотрит на сына.

...да старые пластинки... ну, и, пожалуй... все. (Смотрится в зеркало и идет к двери.)
А м а н д а (резко). Ты куда?
Т о м. В кино. (Выходит.)
А м а н д а. В кино? Каждый вечер в кино? (Быстро идет за ним к двери.) Я не верю, что ты все время ходишь в кино!

Том ушел.

(Несколько мгновений с беспокойством смотрит ему вслед. Затем беззаботность и оптимизм берут свое, и она отворачивается. Подходит к портьерам.) Лаура!.. Лаура.
Л а у р а (из кухни). Что, мама?
А м а н д а. Ну-ка, оставь посуду, иди сюда.

Появляется ЛАУРА с кухонным полотенцем в руках.

Подойди-ка. Посмотри, месяц! Давай загадаем желание.

На экране месяц.

Л а у р а. Месяц... ну и что?
А м а н д а. Смотри, как серебряная туфелька, правда? Повернись-ка через левое плечо и загадай желание!

У Лауры такой вид, будто ее разбудили.

(Берет ее за плечи и поворачивает вполоборота.) Ну, ну же! Загадывай, дорогая, скорее!
Л а у р а. А что мне загадать, мама?
А м а н д а (глаза наполняются слезами, голос дрожит). Удачи! Счастья!

На высоких нотах запела скрипка. Сцена темнеет.


КАРТИНА ШЕСТАЯ

На экране — кумир школы.

Т о м. И вот на следующий вечер я привел к нам Джима обедать. Я немного знал его еще по средней школе. Там он был кумиром. Он отличался неистребимым ирландским добродушием и огромным жизнелюбием, был всегда вычищен и вымыт, как статуэтка. Джим постоянно находился в центре всеобщего внимания. Он блистал в баскетболе, руководил дискуссионным клубом, числился председателем общества выпускников и кружка пения — ему непременно поручали ведущую мужскую партию в опереттах, которые ставились у нас ежегодно. Джим словно не умел ходить шагом — всегда бегом или вприпрыжку; казалось, он вот-вот взлетит в воздух, преодолев земное тяготение. Он с такой скоростью мчался сквозь юность, что по логике вещей должен был годам к тридцати оказаться не иначе как в Белом доме. Но после окончания Солдана брать препятствия стало, очевидно, труднее. Скорость его заметно снизилась. И шесть лет спустя он занимал должность, которая была не многим больше моей.

На экране — экспедитор.

Джим — единственный человек в магазине, с кем я был на дружеской ноге. Я что-то значил для него как свидетель его былой славы, который собственными глазами видел, как он выигрывал в баскетбольных матчах и получил серебряный кубок за победу в дискуссии. Он знал, что я имел обыкновение — когда в магазине не было запарки — запираться в одной из кабинок нашей уборной и сочинять стихи. Он относился ко мне с юморком, звал Шекспиром, тогда как другие взирали на меня недоверчиво. Но постепенно его добродушие заразило других и враждебность уступила место снисходительности; глядя на меня, они улыбались, как улыбаются люди, завидя поодаль чудную собачонку, которая перебегает им дорогу. Я знал, что Джим и Лаура были знакомы в школе, и не раз слышал, как она восторгалась его голосом. Не знаю, помнил ли он ее. Лаура была слишком незаметной, а Джим слишком блистал. Если он и помнил ее, то конечно, не знал, что Лаура — моя сестра: когда я пригласил его к обеду, он засмеялся и сказал: «Ей-ей, Шекспир, никак не думал, что у тебя есть родственники». И вот теперь ему предстояло убедиться в этом.

Сцена постепенно освещается. Надпись на экране: «Звук приближающихся шагов».
Пятница, пять часов пополудни. Наступает теплый весенний вечер, один из тех, когда, как сказал поэт, «небо исписано стихами». Квартира Уингфилдов залита нежно-лимонным светом. Аманда потрудилась, как каторжная, готовясь достойно принять гостя. Результаты поразительны. На видном месте стоит новый торшер с розовым шелковым колпаком, фонарь из цветной бумаги скрывает обрывок провода на потолке, ветерок с улицы колышет белоснежные занавеси на окнах; стулья и диван с двумя новыми подушками покрыты ситцевыми чехлами. По комнате раскиданы какие-то коробки и мятая бумага. Посредине стоит ЛАУРА, подняв руки,
а перед ней торжественно, словно священнодействуя, присела АМАНДА, прилаживая новое платье.
Оно скроено по-старинке, из цветастой материи. Волосы у Лауры уложены не так, как обычно,
прическа мягче и больше ей к лицу. В облике Лауры проступила какая-то хрупкая, неземная красота,
она сейчас словно кусочек стекла, которого коснулся луч света, и он заиграл мимолетным призрачным блеском.

А м а н д а (раздраженно). Ты вся дрожишь!
Л а у р а. Я просто нервничаю.
А м а н д а. Из-за чего?
Л а у р а. Ты так хлопочешь... словно какое важное событие!
А м а н д а. Я отказываюсь тебя понимать. Нельзя же торчать целыми днями дома? А стоит мне что-нибудь затеять, упираешься. (Поднимается.) Ну-ка, посмотри на себя в зеркало! Нет, подожди минутку. Мне пришла в голову мысль.
Л а у р а. Ну что еще, мама?

Аманда достает две пуховки, заворачивает каждую в платок и засовывает Лауре в платье.

Что ты делаешь?
А м а н д а. Их называют «Веселые обманщицы».
Л а у р а. Не надо мне их!
А м а н д а. Нет, надо!
Л а у р а. Но почему?
А м а н д а. Потому что — не в обиду будь сказано — у тебя плоская грудь.
Л а у р а. Можно подумать, что мы расставляем ловушку.
А м а н д а. Всякая хорошенькая девушка — ловушка, и мужчины рады попасться в хорошенькую ловушку!

Надпись на экране: «Хорошенькая ловушка».

А теперь, мадемуазель, посмотрись-ка в зеркало! Лучше не придумаешь! Да, мне еще самой надо переодеться. Погоди, я сейчас удивлю тебя. (Весело напевая, скрывается за портьерами.)

Лаура медленно подходит к большому зеркалу и пристально глядит на себя.
Сквозь раскрытые окна повеяло ветерком, заколыхались белые занавески, словно кто-то вздохнул,
едва слышно и печально.

(За сценой.) Еще почти светло.

Лаура медленно поворачивается, тревожно вглядываясь в свое отражение.
На экране надпись: «Это моя сестра! Скрипки, играйте в ее честь!» Музыка.

А м а н д а (смеясь, за сценой). Погоди, сейчас увидишь. Вот будет выход!
Л а у р а. Что ты там надумала?
А м а н д а. Потерпи, душечка — увидишь! Я раскопала это в старом чемодане. В конце концов, моды изменились не так уж сильно... (Раздвигает портьеры.) Полюбуйся на свою мать!

Аманда надела свое девичье платье из бледно-желтой вуали с голубым шелковым поясом. В руках у нее — букетик нарциссов,
словно ожившая легенда о ее молодости.

(Лихорадочно.) В этом платье я открывала котильон и дважды брала приз за кекуок в Сансете. А однажды надела его на весенний губернаторский бал в Джексоне... Как я скользила по залу, Лаура! (Жеманно приподнимает юбку и делает несколько шажков по комнате.) Я надевала это платье по воскресеньям, когда ко мне в гости приходили молодые люди. И была в нем в тот день, когда познакомилась с твоим отцом... Это было весной, когда я заболела малярией. Мы приехали из Теннесси в Дельту Миссисипи... Сказалась перемена климата... Сопротивляемость организма понизилась. У меня постоянно была чуть повышенная температура... конечно, ничего серьезного... Просто немного кружилась голова, дурно спала. А со всех сторон так и сыпались приглашения!.. По всей Дельте давали вечера... Мама, бывало, говорит: "Полежи, у тебя же лихорадка!» А я ни в какую... Приму хинина и снова — вечера, танцы, а днем прогулки верхом... Заезжали далеко-далеко... Какие устраивали пикники! Как чудесно там было в мае!.. Кизил в цвету. И нарциссы, нарциссы, нарциссы. В ту весну я была без ума от нарциссов. Они стали просто наваждением. Мама говорит: «Твои нарциссы уж некуда ставить!» А я все приношу — еще и еще... Как увижу, кричу: «Остановитесь, остановитесь, — нарциссы!» Я заставляла молодых людей... и они тоже собирали нарциссы. Надо мной даже стали подшучивать: Аманда с нарциссами! В конце концов в доме не осталось свободных ваз... Всюду, в каждом углу нарциссы. Не хватает ваз? Ну что ж, а руки на что! А потом... (Останавливается перед фотографией мужа.)

Музыка.

А потом я познакомилась с твоим отцом! Малярия... нарциссы... и этот юноша... (Зажигает лампу под розовым колпаком.) Хорошо, если они успеют до дождя (Уходит в глубину сцены и ставит букетик в вазу на столе.) Я дала Тому денег на такси.
Л а у р а (изменившись в лице). Как его зовут, я забыла?
А м а н д а. О'Коннор.
Л а у р а. А имя?
А м а н д а. Не помню. Хотя, постой, вспомнила... Джим — вот как!

Лаура покачнулась, схватилась за стул. Надпись на экране: «Не может быть!»

Л а у р а (едва слышно). Не может быть...
А м а н д а. Да-да, Джим. Ты знаешь, все Джимы очень милые!

Зловещая музыка.

Л а у р а. Ты уверена, что его зовут Джим О'Коннор?
А м а н д а. Ну конечно! А в чем дело?
Л а у р а. Это тот самый, с которым Том был знаком в школе?
А м а н д а. Том ничего об этом не говорил. По-моему, они познакомились в магазине.
Л а у р а. Был один Джим О'Коннор, с которым мы оба учились в школе. (С усилием.) Если это тот, я не выйду к столу, ты не сердись, пожалуйста!
А м а н д а. Что за чепуха!
Л а у р а. Помнишь, ты спрашивала, неужели мне никто не нравился. И я показала фотографию, помнишь?
А м а н д а. В ежегоднике?
Л а у р а. Да.
А м а н д а. И ты, доченька, была в него влюблена?
Л а у р а. Не знаю, мама. Но если это он, мне будет не по себе.
А м а н д а. Да не он это, не он! Ничего похожего. Но в любом случае ты сядешь с нами за стол. Я не разрешу...
Л а у р а. Придется разрешить, мама.
А м а н д а. Я не намерена потакать твоим прихотям, Лаура. И так я столько терплю от тебя и твоего братца! Сядь, успокойся. Том забыл ключ, откроешь им дверь.
Л а у р а (в полнейшей панике). Ой, нет! Дверь откроешь ты!
А м а н д а (беспечно). Я буду занята на кухне.
Л а у р а. Ну, пожалуйста, мама, открой ты! Мне не хочется!
А м а н д а (направляясь на кухню). Мне нужно приготовить гарнир к лососине. Подумаешь, сколько шума из-за одного гостя.

Дверь захлопывается за ней. Лаура одна. Надпись: «Вот ужас!»
У Лауры вырывается стон. Она выключает лампу и осторожно садится на краешек дивана, сплетя пальцы. Надпись: «Открыть дверь».
На ступеньках лестницы появляются ТОМ и ДЖИМ. Они поднимаются на площадку. Услышав их шаги, Лаура в панике вскакивает и хочет прошмыгнуть за портьеры. Звонок. Она затаила дыхание и схватилась за горло. В оркестре барабанная дробь.

А м а н д а (из кухни). Лаура, звонят!

Лаура уставилась на дверь, но не двигается с места.

Д ж и м. Мы как раз успели до дождя.
Т о м. Угу. (Нетерпеливо звонит.)

Джим, насвистывая, достает сигарету.

А м а н д а (с наигранным оживлением). Лаура, это твой брат и мистер О'Коннор! Может, откроешь им?
Л а у р а (подходит к двери кухни. Сдавленным голосом). Мама, лучше ты...

АМАНДА выбегает из кухни и негодующе смотрит на Лауру.
Потом величественным жестом показывает, чтобы та шла к двери.

Ну, пожалуйста...
А м а н д а (яростным шепотом). Что с тобой, дура ты несчастная?..
Л а у р а (в отчаянии). Открой ты. Я прошу тебя!
А м а н д а. Я уже сказала, что не собираюсь потакать твоим капризам. Что стоишь как истукан? Нашла время!
Л а у р а. Открой ты, ну, пожалуйста, пожалуйста!
А м а н д а. Я не могу.
Л а у р а. Но я тоже не могу!!
А м а н д а. Почему?
Л а у р а. Мне дурно!
А м а н д а. Мне тоже дурно... от твоей глупости! Почему ты и твой братец — не как все люди? Вечные прихоти, капризы... Абсурд какой-то! Можешь ты мне толком объяснить...

Том дает длинный звонок.

(Отзывается сладким голосом.) Идем, сию минуту!.. Почему ты боишься встретить их? Иди, открывай!
Л а у р а. О боже... (Кидается в переднюю комнату, неистово крутит ручку граммофона и ставит пластинку.)
А м а н д а. Лаура Уингфилд, ты сейчас же откроешь дверь!
Л а у р а. Хорошо, хорошо, мама.

Шипящие звуки, отдаленно напоминающие «Дарданеллу», как бы разряжают обстановку и дают Лауре возможность
собраться с силами. Она спешит к двери и робко открывает ее.

Т о м (входит с гостем, Джимом О'Коннором). Это моя сестра, Лаура... Лаура, это Джим.
Д ж и м (переступая порог). А я и не знал, что у Шекспира есть сестра!
Л а у р а (от смущения впадая в церемонный тон, дрожащим голосом). Добрый вечер.
Д ж и м (простецки протягивая руку). Привет.

Лаура робко пожимает ее.

Лаура, у вас холодные руки!
Л а у р а. Я... я заводила граммофон.
Д ж и м. Должно быть, ставите классическую музыку? А вы попробуйте какой-нибудь классный свинг — сразу согреетесь!
Л а у р а. Прошу извинить меня... Я там не закончила... с граммофоном... (Неловко поворачивается и поспешно уходит в комнату. Задерживается на секунду у граммофона, потом, затаив дыхание, как испуганная лань, скрывается за портьерами.)
Д ж и м (улыбается). Что с ней?
Т о м. Что? А, Лаура... Она у нас ужасно застенчивая.
Д ж и м. Правда? Теперь не часто встретишь застенчивую девушку. Ты, кажется, не говорил, что у тебя есть сестра.
Т о м. Ну, так сам узнал! Познакомился. «Пост диспэтч» хочешь посмотреть?
Д ж и м. Давай!
Т о м. Какую страницу? Комиксы?
Д ж и м. Нет, спорт! (Просматривает страницу.) Старик Диззи Дин не в форме.
Т о м (равнодушно). Да? (Закуривает сигарету, идет к выходу.)
Д ж и м. И ты сматываешься?
Т о м. Я на площадку.
Д ж и м (идет за ним). Послушай, Шекспир... Хочу запродать тебе кое-что.
Т о м. Что именно?
Д ж и м. Хочешь заниматься вместо меня? Все заплачено вперед.
Т о м. Чем?
Д ж и м. Ораторским искусством... Знаешь, магазин — не для нас. Негде развернуться.
Т о м. Спасибо на добром слове. А при чем тут ораторское искусство?
Д ж и м. Может пригодится, устроишься где-нибудь на административную должность.
Т о м. Ух ты!
Д ж и м. Точно тебе говорю! Мне это здорово помогло.

На экране администратор за письменным столом.

Т о м. В каком отношении?
Д ж и м. Во всех! Ты когда-нибудь задумывался, какая разница между тобой или мной и теми, кто сидит внизу, в правлении? Думаешь, мозги другие? Нет! Умения больше? Тоже нет. Все дело в одной штуке...
Т о м. Что это за штука?
Д ж и м. Главное — уметь себя держать! Понимаешь, уметь разговаривать с разными людьми, сохранять собственное достоинство, где бы ты ни был!
А м а н д а (за сценой). Том!
Т о м. Что, мама?
А м а н д а. Это вы с мистером О'Коннором пришли?
Т о м. Да.
А м а н д а. Располагайтесь пока там поудобнее.
Т о м. Хорошо.
А м а н д а. Спроси у мистера О'Коннора, не хочет ли он вымыть руки.
Д ж и м. Нет, ничего, спасибо. Я еще в магазине мыл... Слушай, Том...
Т о м. Угу?
Д ж и м. Мы разговорились с мистером Мендозой... Он о тебе говорил.
Т о м. И что же?
Д ж и м. А как ты думаешь?
Т о м. Откуда я знаю...
Д ж и м. Тебя вышибут с работы, если не проснешься.
Т о м. Я уже просыпаюсь...
Д ж и м. Не вижу признаков.
Т о м. А они — внутри.

На экране — корабль с пиратским флагом.

Да, я стану совсем другим. (Облокотился на перила, говорит, едва сдерживая возбуждение. Пылающие рекламы кинозалов отражаются на его лице. В нем появилось что-то от заправского путешественника.) Еще немного, и я отдамся будущему, в котором нет места ни магазину, ни мистеру Мендозе, ни даже вечерним занятиям по ораторскому искусству.
Д ж и м. О чем ты болтаешь?
Т о м. Мне надоело ходить в кино!
Д ж и м. В кино?
Т о м. Да, в кино! Посмотри... (делает жест в сторону чудес на Главной улице). Вся эта шикарная компания... с ними случаются самые романтические приключения... Они берут от жизни все, а у других ничего нет! И знаешь, что получается? Люди ходят в кино, смотрят бегущую ленту, а сами ни с места! Приключения случаются только с голливудскими героями, а простые смертные сидят в темных залах и смотрят, смотрят... Смотрят до тех пор, пока не начнется война! Вот тогда — пожалуйста, романтика становится доступной массам! Блюдо для всех, не только для Гейбла. И люди выходят из темноты, чтобы самим пуститься во все тяжкие... Теперь наша очередь — острова Южного моря, далекие экзотические страны, охотничьи экспедиции... А у меня больше нет терпения. Я не хочу ждать. Мне надоело смотреть, как живут на экране, я хочу жить сам! Я уеду!
Д ж и м (недоверчиво). Уедешь?
Т о м. Да.
Д ж и м. Когда?
Т о м. Скоро.
Д ж и м. И далеко?

Пока Том размышляет, музыка, в которой звучит тема дороги, словно отвечает на вопрос Джима.

Т о м (шарит в карманах). У меня что-то закипает внутри. На вид я сонный, но внутри... все кипит, понимаешь?.. Придешь в лавку, возьмешь в руки ботинок, и дрожь пробирает от мысли, что жизнь — коротка, а я занимаюсь вот этим!.. Я не знаю, в чем смысл жизни... Но я знаю, что ботинки — это ничто... Они нужны только на ноги путешественникам! (Достает какую-то бумагу.) Посмотри...
Д ж и м. Что это?
Т о м. Членская книжка.
Д ж и м (читает). «Союз моряков торгового флота».
Т о м. Мне надо было оплатить счет за электричество, а я сделал взнос за этот месяц.
Д ж и м. Выключат свет, пожалеешь!
Т о м. Меня уж тут не будет.
Д ж и м. А как же мать?
Т о м. Я в отца. Отец прохиндей и сын прохиндей! Глянь, как он скалит зубы. Шестнадцать лет, как смотался от нас.
Д ж и м. Хватит заливать, никуда ты не поедешь! А что мать скажет?
Т о м. Тише, она идет!.. Она еще ничего не знает.
А м а н д а (раздвигая портьеры). Куда вы все подевались?
Т о м. Мы здесь, мама! (Входит в кабинет вместе с Джимом.)

Аманда приближается к ним. Том явно шокирован ее внешностью. Даже Джиму несколько не по себе. Он впервые сталкивается с оживленностью и обаянием, каким славятся девицы из Южных штатов, и, несмотря на вечерние занятия ораторским искусством, оглушен неожиданным водопадом светскости. Джим пытается быть столь же галантным, но пока его попытки тонут в милой болтовне и звонком смехе Аманды. Том растерян до крайности. Джим, преодолев первое смущение, быстро находит верный тон. Шутит, говорит комплименты, смеется, словом, полностью покорен хозяйкой. На экране — Аманда в юности.

А м а н д а (игриво улыбаясь, тряхнув по-девичьи уложенными локонами). Так, так, вот он какой, мистер О'Коннор... Не надо церемоний! Мой сын так много о вас рассказывал. В конце концов, я и говорю ему: «Боже ты мой, Том, почему ты не пригласишь эту знаменитость из магазина к нам поужинать. Ты так его нахваливаешь, что мне захотелось познакомиться с этим образцом совершенства!» Понятия не имею, почему у меня сын такой бука!.. У нас, на Юге, это не принято. Может быть, присядем?.. Здесь, кажется, немного душно... Том, оставь дверь открытой! Ведь только что был приятный свежий ветерок. Что-то сейчас не чувствуется! Лето еще не настало, а как тепло, правда? Представляю, что будет в июле... Мы просто изжаримся! Ну что ж, пора за стол... Так, легкий ужин. Знаете, в это время года я предпочитаю что-нибудь легкое. И в одежде тоже что-нибудь легкое. В такую теплынь лучше всего — легкое платье и легкая еда! За зиму кровь так застаивается, что приходится некоторое время привыкать к перемене погоды! А в этом году так быстро стало тепло, что я не сумела ничего приготовить. Не успела оглянуться, боже, почти лето! Кинулась к чемодану, достала вот это платьице... Ужасно старомодное! Почти доисторическое. Но в нем, знаете, так удобно и прохладно...
Т о м. Мама...
А м а н д а. Что, дорогой?
Т о м. Как насчет ужина?
А м а н д а. Спроси, пожалуйста, у сестренки. Ты же знаешь, что сегодня она готовит ужин. Скажи ей, что мужчины голодны. (Джиму.) Вы уже познакомились с Лаурой?
Д ж и м. Видите ли, она...
А м а н д а. Ах да, она же открывала вам дверь! Ну и прекрасно, значит, познакомились. Лаура у нас такая хозяйка! Теперь редко встретишь девушку, чтоб и миловидная была и хорошая хозяйка. Слава богу, на Лауру жаловаться не приходится. А вот я совсем не умею хозяйничать, никогда не умела! И готовить не умела... питалась манной небесной! На Юге у нас было так много прислуги! Где теперь та благодатная жизнь? Все, все ушло! Даже следа не осталось... Я была совершенно не подготовлена к трудностям, которые ожидали меня. Молодые люди, бывавшие у нас в доме, принадлежали к солидным плантаторским семьям. И я, конечно, предполагала, что выйду замуж за одного из них и заживу с семьей в большом поместье со множеством слуг. Но женщина предполагает, а руку мужчина предлагает... если несколько переиначить старую пословицу. Я не вышла замуж за плантатора. Моим мужем стал молодой человек, который служил в телефонной компании!.. Видите этого галантного улыбающегося джентльмена? (Показывает на фотографию.) Телефонист, который влюбился в расстояния! Он сейчас путешествует, даже не знаю где!.. Впрочем, кому это интересно... мои горести. Расскажите лучше о себе... У вас, конечно, никаких забот нет! Том!
Т о м (приближаясь). Что, мама?
А м а н д а. Ну как, готов ужин?
Т о м. Вроде бы уже на столе.
А м а н д а. Сейчас посмотрим. (Изящно поднимается с места и заглядывает сквозь портьеры в столовую.) Ой, как красиво! А где сестренка?
Т о м. Лаура неважно себя чувствует, говорит, что ей лучше побыть у себя.
А м а н д а. Какая чепуха! Лаура... Лаура!
Л а у р а (за сценой, слабо). Я здесь, мама.
А м а н д а. Иди ужинать! Мы не сядем, пока ты не придешь. Проходите, мистер О'Коннор. Прошу вас, садитесь, вот здесь... Лаура Уингфилд! Ты заставляешь себя ждать!

Медленно открывается боковая дверь, входит ЛАУРА. Она в полуобморочном состоянии, губы дрожат, глаза широко раскрыты
и устремлены в одну точку. Нерешительно направляется к столу.
На экране надпись: «Вот ужас!»
Быстро надвигается гроза. Вздуваются белые занавески, за окнами сгустились синие сумерки, слышны протяжные звуки,
словно вздохи... У Лауры вдруг подкосились ноги, со слабым стоном она хватается за стул.

Т о м         |
А м а н д а } (одновременно). Лаура!

Раздается удар грома. Надпись: «Ах!»

А м а н д а (в отчаянии). Дорогая, тебе совсем плохо, да? Том, отведи ее в гостиную! Побудь там немного... отдохни на диване. Ну и ну! (Гостю.) Постояла над горячей плитой — и вот тебе!.. Я ведь говорила ей: сегодня слишком душно...

Том возвращается. Лаура на диване.

Ну как, ей лучше?
Т о м. Кажется, да.
А м а н д а. А что там, дождь? Смотрите, какой приятный прохладный дождь! (Неуверенно смотрит на гостя.) Пожалуй... мы можем начать...

Том тупо уставился на нее.

Том, дорогой, прочти молитву ты!
Т о м. О-ох!..

Все наклонили головы. Аманда исподтишка кидает испуганный взгляд на Джима.
В гостиной Лаура, вытянувшись на диване, прижимает ко рту кулак, сдерживая подступающие рыдания.

Да святится имя твое...

Сцена темнеет.


КАРТИНА СЕДЬМАЯ

Надпись на экране: «На память».
Полчаса спустя. В столовой, которая сейчас закрыта портьерами, только что закончили обед. ЛАУРА все еще лежит на диване, поджав ноги. Голова ее покоится на бледно-голубой подушке, широко раскрытые глаза смотрят загадочно и пристально. От неяркого света, который падает от нового торшера с розовым шелковым колпаком, в лице ее появилась какая-то мимолетная неземная красота. Слышен ровный шум дождя, но он уже стихает и перестанет совсем вскоре после начала действия. Когда выйдет луна, в воздухе разольется бледный мерцающий свет. Поднимается занавес, и в этот момент в обеих комнатах замигали лампочки, и свет гаснет.

Д ж и м. Эй, миссис Лампа!

У Аманды вырывается нервный смешок. Надпись на экране: «Прекращение коммунальных услуг за неуплату».

А м а н д а. Ха-ха! Где был Моисей, когда погасли огни? Отгадайте, мистер О'Коннор!
Д ж и м. Не могу, мэм. Где же он был?
А м а н д а. В темноте!

Джим смеется, чтобы показать, что оценил шутку.

Все оставайтесь на местах! Я зажгу свечи. Как удачно, что они оказались на столе. Где спички? Джентльмены, кто может дать мне спички?
Д ж и м. Пожалуйста.
А м а н д а. Благодарю вас, сэр.
Д ж и м. Ну что вы, мэм!
А м а н д а. Наверное, перегорела пробка. Мистер О'Коннор, вы сумеете сменить пробку? Это выше моего разумения, да и Том — полнейший профан в технике.

Шум отодвигаемых стульев. Голоса удаляются на кухню.

Осторожнее, не наткнитесь на что-нибудь. Не хватало, чтобы наш гость сломал себе шею. Ничего себе, скажет, встретили!
Д ж и м. Ха-ха! А где у вас пробки?
А м а н д а. Как раз над плитой, справа. Вам что-нибудь видно?
Д ж и м. Сейчас что-нибудь сообразим.
А м а н д а. Электричество — такая непонятная вещь, правда? Это Бенджамин Франклин запустил воздушного змея и получил грозовое электричество? Да, в непонятном мире мы живем. Вот говорят, что наука разгадывает все тайны, а по-моему, их становится все больше и больше! Ну как, нашли, мистер О'Коннор?
Д ж и м. Нет, мэм. Все пробки вроде бы целы.
А м а н д а. Том!
Т о м. Да?
А м а н д а. Недавно я дала тебе счет за электричество. Помнишь, по которому уже прислали напоминание?

Надпись: «Ха-ха!»

Т о м. Ну и что?
А м а н д а. Ты случайно не забыл оплатить его?
Т о м. Видишь ли...
А м а н д а. Не заплатил? Так я и знала!
Д ж и м. Шекспир, наверное, записал на нем стихи, миссис Уингфилд.
А м а н д а. Разве можно ему что-нибудь поручить? Как дорого приходится на этом свете расплачиваться за халатность!
Д ж и м. Не огорчайтесь, может, это стихотворение выиграет десятидолларовый приз!
А м а н д а. А пока мы вынуждены весь вечер сидеть в темноте... как в прошлом веке, когда мистер Эдисон еще не изобрел свою лампу!
Д ж и м. Мне нравится, когда горят свечи.
А м а н д а. Значит, у вас романтическая натура! Но это никак не извиняет Тома. Хорошо, что мы успели пообедать. Очень любезно с их стороны, что они дали нам возможность закончить обед прежде, чем спустилась вечная ночь — не правда ли, мистер О'Коннор?
Д ж и м. Ха-ха!
А м а н д а. Том, помоги мне вымыть тарелки — это тебе наказание за забывчивость!
Д ж и м. Позвольте, я помогу вам.
А м а н д а. Ни в коем случае!
Д ж и м. Неужели я ни на что не гожусь?
А м а н д а. Вы — ни на что? (В голосе появляется напевность.) Мистер О'Коннор, да вы доставили нам такое удовольствие, какого я не испытывала много-много лет!
Д ж и м. Вы слишком добры, миссис Уингфилд!
А м а н д а. Я нисколько не преувеличиваю, нисколько! Да, нашей сестренке, наверно, скучно одной. Не могли бы вы составить ей компанию в гостиной? Возьмите этот красивый старинный подсвечник. Знаете, откуда он? С алтаря церкви «Небесный покой». Он, правда, немножко расплавился с краю, когда в церкви случился пожар. Была весенняя гроза, и туда попала молния. Как раз в это время Джипси Джоунз снова начал выступать. Он утверждал, что пожар вспыхнул потому, что члены епископальной церкви устраивали картежные игры.
Д ж и м. Ха-ха-ха!
А м а н д а. Может быть, вам удастся уговорить Лауру выпить немного вина? Я думаю, это ей на пользу! Сумеете взять оба бокала?
Д ж и м. Еще бы! Я ведь супермен.
А м а н д а. Ну, а ты, Томас, надевай передник.

Дверь в кухню затворяется, и мы больше не слышим звонкого смеха Аманды. Мерцающий свет свечи приближается к портьерам.
Когда Джим входит в гостиную, Лаура порывисто садится на диване. Молчит, пытаясь побороть боязнь остаться наедине с незнакомцем.
Надпись на экране: «Вы, наверное, совсем меня не помните?» Первые реплики в этой сцене Лаура произносит дрожащим, задыхающимся голосом, как будто она только что взбежала по крутой лестнице, и лишь затем, поддавшись обаянию и добродушию Джима,
избавляется от робости.
Следует помнить, что эта сцена, при всей ее видимой незначительности, — кульминация всей душевной жизни Лауры.

Д ж и м. Можно, Лаура?
Л а у р а (слабым голосом). Да. (Откашливается.)
Д ж и м. Как вам, лучше?
Л а у р а. Да, спасибо.
Д ж и м. Это вам — немного легкого вина. (С преувеличенной галантностью протягивает ей бокал.)
Л а у р а. Благодарю вас.
Д ж и м. Выпейте... только, смотрите, не опьянейте! (От души смеется.)

Лаура неуверенно берет бокал, застенчиво улыбается.

Куда мне поставить свечи?
Л а у р а. Свечи?.. Куда-нибудь...
Д ж и м. Вот если здесь, на полу... ничего?
Л а у р а. Ничего.
Д ж и м. Я подложу газету, чтобы не капало... Можно я сяду на пол?
Л а у р а. Угу.
Д ж и м. Дадите мне подушечку?
Л а у р а. Что?
Д ж и м. Подушку, говорю, дадите?
Л а у р а. Ой, конечно... (Быстрым движением передает ему подушку.)
Д ж и м. А вы? Не хотите на пол?
Л а у р а. Я? Хочу.
Д ж и м. Хотите, а не идете.
Л а у р а. Я сейчас...
Д ж и м. Захватите себе подушку.

Лаура берет подушку и усаживается на полу по другую сторону подсвечника.

(Сидит, поджав под себя ноги, и добродушно улыбается.) Я вас там едва вижу.
Л а у р а. А я вас... вижу.
Д ж и м. Понятно, я же на свету. Это нечестно!

Лаура пододвинулась со своей подушкой поближе.

Вот так, теперь хорошо. Удобно?
Л а у р а. Удобно.
Д ж и м. И мне. Как сурок устроился. Хотите пожевать?
Л а у р а. Нет, спасибо.
Д ж и м. А я, с вашего позволения, побалуюсь. (Задумчиво разворачивает пакетик с жевательной резинкой, поднимает ее перед собой.) Только подумать, сколько заработал парень, который изобрел жевательную резинку! Потрясающе, а? Ух и здание же у этой фирмы — одно из самых больших в Чикаго! Я видел его позапрошлым летом, когда ездил на «Век прогресса». А вы были на «Веке прогресса»?
Л а у р а. Нет.
Д ж и м. Вот это выставка! Больше всего меня знаете что потрясло? Павильон науки! Сразу представляешь, какой будет Америка, — еще лучше, чем сейчас.
(Помолчав, с улыбкой.) Том говорит, что вы застенчивая. Вы и вправду застенчивая, Лаура?
Л а у р а. Я... я не знаю.
Д ж и м. Судя по всему, вы просто несовременная девушка. А мне почему-то нравятся несовременные девушки. Вы не обижаетесь, что я так говорю?
Л а у р а (поспешно, чтобы скрыть замешательство). Знаете что, я, пожалуй, тоже пожую... если вы не возражаете. (Откашливается.) Мистер О'Коннор, а вы... сейчас поете?
Д ж и м. Что?
Л а у р а. У вас же был чудесный голос, я помню.
Д ж и м. Когда вы слышали, как я пою?

Во время паузы мужской голос за сценой поет:

«Эй-хо, задувай, ветерок!
Мне идти по сотням дорог.
Я к своей любви лечу,
Я обнять ее хочу —
За десять тысяч миль!»

Д ж и м. Вы говорите, что слышали, как я пою?
Л а у р а. Да-да, очень часто... Вы, наверное, меня... совсем не помните?
Д ж и м (смотрит на Лауру, будто что-то припоминая). То-то мне показалось, что я где-то вас видел... Сразу же, как только вы открыли дверь. Я даже чуть было не назвал вас по имени. Хотя никак не мог его вспомнить. Помню только, что это было не имя, а прозвище! Поэтому я промолчал...
Л а у р а. Может быть, Голубая роза?
Д ж и м. Точно! Голубая роза! Оно вертелось у меня на языке, когда вы открыли дверь. Чудно бывает с памятью, правда? Я как-то не связывал вас со школой. А сейчас вспоминаю: верно, в школе. Но я не думал, что вы сестра Шекспиру. Ой, извините!
Л а у р а. Я понимаю... Вы меня плохо знали.
Д ж и м. Но мы же разговаривали?
Л а у р а. Разговаривали... иногда.
Д ж и м. А вы когда узнали меня?
Л а у р а. Я-то сразу!
Д ж и м. Как только пришел?
Л а у р а. Когда я услышала от Тома имя — я решила, что это вы. Я знала, что вы с Томом были знакомы в школе. Открыла дверь... ну... и узнала вас.
Д ж и м. Почему же вы ничего не сказали?
Л а у р а (задыхаясь). Я не знала, что сказать... Я была так удивлена!
Д ж и м. Почему? Ну это уж совсем смешно!
Л а у р а. Смешно, правда? Хотя...
Д ж и м. А у нас были совместные занятия?
Л а у р а. Были.
Д ж и м. Какие?
Л а у р а. Хоровое пение...
Д ж и м. О-о!
Л а у р а. Мы сидели в классе через проход.
Д ж и м. Правда?
Л а у р а. Каждые понедельник, среду и пятницу.
Д ж и м. А вы еще всегда опаздывали — помню, помню!
Л а у р а. Мне было трудно подниматься по лестнице! Я носила специальную обувь, и башмак так стучал, когда я шла!
Д ж и м. Не слышал я никакого стука.
Л а у р а (поеживаясь от воспоминания). А мне казалось, будто гром гремит.
Д ж и м. Что вы, я никогда не замечал.
Л а у р а. Когда я входила, все уже сидели. Мое место было в последнем ряду, и я шла через весь класс. А тут еще этот башмак стучит, и все смотрят на меня...
Д ж и м. Нельзя быть такой мнительной.
Л а у р а. Я знаю, но что поделать. И каждый раз я думала: поскорей бы началось пение.
Д ж и м. Теперь я все помню! Да! Да! И я звал вас Голубой розой. А почему я стал вас так звать?
Л а у р а. Я заболела и не ходила в школу. Когда снова пришла, вы спросили, что со мной было. Я сказала «невроз», а вам, наверное, послышалось — «роза». Вы и начали говорить «Роза», а потом «Голубая роза!»
Д ж и м. Но вы не обижались, нет?
Л а у р а. Что вы, мне это даже нравилось... У меня не было... то есть было мало знакомых.
Д ж и м. Да, вы все одна ходили.
Л а у р а. Мне не везло на друзей.
Д ж и м. Непонятно почему.
Л а у р а. Ну, так уж получилось...
Д ж и м. Не из-за?..
Л а у р а. Да... мне это мешало.
Д ж и м. Напрасно!
Л а у р а. Я знаю, но все равно...
Д ж и м. Это просто застенчивость, вот что.
Л а у р а. Я знаю, но я никак не...
Д ж и м. Не могли преодолеть ее?
Л а у р а. Не могла!
Д ж и м. От застенчивости, наверное, надо избавляться постепенно.
Л а у р а (печально). Наверное...
Д ж и м. На это нужно время!
Л а у р а. Да.
Д ж и м. Люди совсем не злые, когда узнаешь их поближе. Запомните это! И у каждого — свои проблемы. Не только у вас — практически у всех что-нибудь не так. Вы вбили себе в голову, что только у вас проблемы, что только вы разочарованы жизнью. Если внимательно приглядеться, кругом масса разочарованных людей. Возьмите меня... В школе я рассчитывал, что к этому времени, через шесть лет, успею сделать больше... Помните, какая хвалебная статья была обо мне в «Светоче»?
Л а у р а. Помню! (Встает, подходит к столу.)
Д ж и м. Там говорилось, что чем бы я ни занялся, я обязательно добьюсь успеха.

Лаура возвращается к нему с ежегодником.

Черт побери, да это же «Светоч»! (Он благоговейно берет в руки книгу.)

Они улыбаются друг другу. Лаура приседает подле Джима, и оба начинают листать страницы.
Джим держится так непосредственно, что Лаура чувствует себя свободно.

Л а у р а. Вот вы в «Пиратах из Панзанса».
Д ж и м (задумчиво). В этой оперетте я пел главную партию.
Л а у р а (восхищенно). Замечательно пели!
Д ж и м (польщенный). Ну, что вы...
Л а у р а. Да-да, замечательно!
Д ж и м. Вы и в самом деле слышали?
Л а у р а. Три раза!
Д ж и м. Не может быть?
Л а у р а. Правда.
Д ж и м. Все три представления?
Л а у р а (опуская глаза). Да.
Д ж и м. Зачем?
Л а у р а. Я хотела... попросить у вас автограф.
Д ж и м. Почему же не попросили?
Л а у р а. Вас всегда окружало так много друзей, не было подходящего случая.
Д ж и м. Нужно было просто...
Л а у р а. Вы могли подумать, что я...
Д ж и м. Что мог подумать?
Л а у р а. Ну, всякое...
Д ж и м (приятное воспоминание). Да, девицы меня тогда буквально осаждали.
Л а у р а. Вы пользовались необыкновенной популярностью!
Д ж и м. Было дело...
Л а у р а. Вы так... располагали к себе...
Д ж и м. Избаловали-таки меня в школе.
Л а у р а. ...всем нравились.
Д ж и м. И вам?
Л а у р а. И мне... (Аккуратно закрывает книгу, лежащую у нее на коленях.)
Д ж и м. Однако... Дайте-ка мне вашу программку. (Лаура дает ему программу «Пиратов». Он ставит на ней размашистую подпись.) Пожалуйста... лучше поздно, чем никогда!
Л а у р а. Ой, вот это сюрприз!
Д ж и м. Моя подпись немного сейчас стоит. Но кто знает, может, когда-нибудь ее ценность повысится! Разочароваться — это одно, упасть духом — совсем другое! Да, я разочаровался кое в чем, но я не падаю духом. Мне всего двадцать три года. А сколько вам, Лаура?
Л а у р а. Двадцать четыре будет в июне.
Д ж и м. Совсем немного!
Л а у р а. Я знаю, и все-таки.
Д ж и м. Вы закончили школу?
Л а у р а (нехотя). Нет.
Д ж и м. Перестали посещать занятия?
Л а у р а. Я провалилась на выпускных экзаменах. (Поднимается, кладет на место книгу и программу. С усилием.) Как поживает... Эмили Мейзенбах?
Д ж и м. А, эта немка...
Л а у р а. Зачем вы так ее называете?
Д ж и м. Она и в самом деле немка.
Л а у р а. Вы не встречаетесь с ней?
Д ж и м. Ни разу не видел.
Л а у р а. В хронике сообщали, что вы помолвлены!
Д ж и м. Знаю, но меня этим не возьмешь!
Л а у р а. Так это неправда?
Д ж и м. Было правдой только в ее восторженном воображении.
Л а у р а. А-а...

Надпись на экране. «А что вы делали после школы?» Джим, закурив сигарету, непринужденно откинулся на локти и улыбается
Лауре, и от его широкой обаятельной улыбки она словно вся засветилась. Лаура задерживается у стола и, чтобы скрыть
смятение, вертит в руках стеклянную фигурку.

Д ж и м (после нескольких задумчивых затяжек). А что вы делали после школы?

Лаура будто не слышит вопроса.

А?

Лаура поднимает глаза.

Д ж и м. Я говорю, что вы делали после школы?
Л а у р а. Ничего особенного.
Д ж и м. Целых шесть лет прошло — ведь чем-нибудь вы занимались?
Л а у р а. Занималась.
Д ж и м. Чем же?
Л а у р а. Училась делопроизводству в Торговом колледже.
Д ж и м. И как, удачно?
Л а у р а. Нет, не очень... пришлось уйти... Меня... тошнило...

Джим добродушно смеется.

Д ж и м. А теперь что делаете?
Л а у р а. Ничего... Только не подумайте, что я бездельничаю! У меня массу времени отнимает коллекция. Стекло ведь требует ухода.
Д ж и м. Простите, какое стекло?
Л а у р а. Моя коллекция... стеклянных фигурок. (Откашливается и снова отворачивается в смущении.)
Д ж и м (неожиданно). Знаете, в чем ваша беда? У вас комплекс, комплекс неполноценности! Слышали о таком? Это когда человек недооценивает себя. Я-то это хорошо вижу, я сам им страдал. Конечно, не в такой острой форме. Я начал заниматься ораторским искусством, натренировал голос, а потом обнаружил склонность к техническим наукам. Я и не представлял, что во мне есть что-то особенное. Вот я не специалист, но у меня есть приятель, и он говорит, что я провожу сеансы психоанализа не хуже, чем врачи-профессионалы. Он, конечно, преувеличивает, но, ей-ей, я умею разбираться в психологии. Послушайте, Лаура... (Вытаскивает изо рта жевательную резинку.) Прошу прощения, я всегда вынимаю, когда изжую. Я заверну ее в эту бумажку, а то пристанет к ботинку! Так вот, главное несчастье в том, что вам не хватает веры в себя. Нет уверенности, чувствуете? Я сделал этот вывод на основании ваших слов и кое-каких собственных наблюдений. Возьмите к примеру этот стук башмака, который мучил вас в школе. Вы говорите, что боялись войти в класс. И что же получилось? Вы ушли из школы, бросили занятия — и все практически из-за пустяка! Лично я почти ничего не замечал. У вас просто небольшой физический недостаток, сущий пустяк. А в вашем воображении он вырос до гигантских размеров! Знаете, что бы я вам посоветовал? Считайте, что в каком-то отношении вы лучше или выше других!
Л а у р а. А в каком отношении?
Д ж и м. Да вы как ребенок, Лаура. Посмотрите же вокруг и увидите, что в мире живут обыкновенные люди! Все одинаково рождаются и все умирают! А у кого из них есть хоть малая толика ваших достоинств? Или моих? Или чьих-то еще? Чепуха! У одних их больше, у других меньше. Но каждый человек хоть чем-то, да лучше других. (Бессознательно глядя на себя в зеркало.) Надо только найти себя! Узнать, чем же ты лучше остальных! Ну вот я, например. (Поправляет перед зеркалом галстук.) Я увлекаюсь электродинамикой. Хожу в вечернюю школу и изучаю радиодело. И это, заметьте, после довольно ответственной работы в магазине. Кроме того, я занимаюсь ораторским искусством.
Л а у р а. Ого!
Д ж и м. Я считаю, что будущее принадлежит телевидению. (Поворачивается к ней.) Я пробьюсь, как только распространится телевидение, и потому хочу заранее иметь твердую почву под ногами! У меня уже есть кое-какие связи. Остается только, чтобы было налажено производство. И тогда — полный порядок! (В глазах появляется звездный блеск.) Знания! Деньги! Власть! Вот на чем держится демократия. (Произносит это энергично и убежденно. Лаура, позабыв о робости, уставилась на него восхищенным взглядом.) Вы думаете, я задаюсь?
Л а у р а. Не-ет, я...
Д ж и м. Ну, а вы? Чем больше всего интересуетесь?
Л а у р а. Больше всего?.. Я уже сказала... у меня коллекция стекла.

Из кухни доносится взрыв девичьего смеха.

Д ж и м. Я что-то не улавливаю... Что у вас за стекло?
Л а у р а. Фигурки такие, ну, знаете, для украшения! Фигурки животных главным образом... Самые маленькие звери на свете. Мама называет мою коллекцию стеклянным зверинцем. Вот один... Хотите посмотреть? Это чуть ли не самый старый. Ему почти тринадцать лет.

Мелодия «Стеклянного зверинца». Джим протягивает руку.

Ой, только осторожнее, пожалуйста! Он как перышко!
Д ж и м. Лучше не надо, а то еще сломаю.
Л а у р а. Возьмите, возьмите, я вам верю! (Кладет ему фигурку в ладонь.) Будьте с ним ласковы! Посмотрите на свет — он так любит свет! Видите, как он сверкает!
Д ж и м. Правда сверкает.
Л а у р а. Нехорошо кому-нибудь отдавать предпочтение, и все-таки это любимчик.
Д ж и м. А кого он изображает?
Л а у р а. Разве вы не заметили, что у него один-единственный рог?
Д ж и м. Единорог, да?
Л а у р а. Угу.
Д ж и м. Единороги как будто все вымерли?
Л а у р а. Я знаю.
Д ж и м. Бедняга, ему, наверно, скучно одному.
Л а у р а (улыбнувшись). Если и скучно, он все равно не жалуется. Он стоит на полке с лошадками — у них нет рогов — и кажется неплохо ладит с ними.
Д ж и м. Откуда вы знаете?
Л а у р а (живо). А я ни разу не слышала, чтобы они повздорили.
Д ж и м. Ни разу? Значит, на самом деле ладят. Куда его поставить?
Л а у р а. На стол. Мне с ними хорошо, каждый раз все по-новому.
Д ж и м (потягиваясь). О-хо-хо... Смотрите, какая у меня большая тень... когда поднимаю руки.
Л а у р а. Ага, по всему потолку.
Д ж и м (идет к двери). Дождик, наверно, перестал. (Открывает дверь на лестничную площадку.) Где это играют?
Л а у р а. Это напротив, в «Парадизе».
Д ж и м. Как насчет станцевать, мисс Уингфилд?
Л а у р а. Ой, я же...
Д ж и м (делает жест, будто берет карточку). Так и есть, все танцы заняты! А если я какой-нибудь вычеркну?

Заиграли вальс.

Слышите, вальс! (Вальсирует один, делает несколько поворотов, потом протягивает руки, приглашая Лауру.)
Л а у р а (задыхаясь). Я... не умею!
Д ж и м. Ну вот, опять комплексы!
Л а у р а. Я ни разу в жизни не танцевала!
Д ж и м. Вот и попробуете, идемте!
Л а у р а. Ведь я отдавлю вам ноги?
Д ж и м. Я не стеклянный.
Л а у р а. А как надо начинать?
Д ж и м. Я покажу... Руки сюда.
Л а у р а. Так?
Д ж и м. Чуть-чуть повыше. Хорошо. Не напрягайтесь! Главное — держитесь свободно.
Л а у р а (со сдавленным смешком). Легко сказать — свободно.
Д ж и м. Порядок!
Л а у р а. Да вы меня с места не сдвинете!
Д ж и м. Не сдвину? На что спорим? (Начинает медленно кружить Лауру.)
Л а у р а. Боже, неужели сдвинули?
Д ж и м. Давайте, Лаура, давайте...
Л а у р а. Я...
Д ж и м. Еще, еще!
Л а у р а. Ладно!
Д ж и м. Не надо напрягаться... Свободней, свободней!
Л а у р а. Я и так стараюсь...
Д ж и м. Спину держите прямо! Вот так, хорошо.
Л а у р а. Правда?
Д ж и м. Гораздо лучше!

Она неуклюже кружится с ним по комнате.

Л а у р а. Только не так быстро!
Д ж и м. Ха-ха!
Л а у р а. Ой, как здорово!
Д ж и м. То-то!

Они внезапно наталкиваются на стол.

(Останавливается.) Мы на что-то наткнулись?
Л а у р а. На стол.
Д ж и м, Ничего не упало? Мне показалось...
Л а у р а. Упал.
Д ж и м. Кто? Неужели единорог?
Л а у р а. Да.
Д ж и м. Ай-яй-яй! Разбился?
Л а у р а. Теперь он такой же, как все.
Д ж и м. Отломился рог?
Л а у р а. Да... Ничего! Нет худа без добра.
Д ж и м. Все равно вы теперь меня будете ругать. Ведь это был ваш любимчик.
Л а у р а. Да нет у меня никаких любимчиков. И вообще ничего страшного не случилось. Стекло ведь так легко бьется, даже если быть очень осторожным. Когда на улице сильное движение, полка ходуном ходит, и фигурки падают.
Д ж и м. И все-таки ужасно жаль, что я его разбил.
Л а у р а (улыбаясь). А мы вообразим, будто ему сделали операцию и удалили рог! А то он был такой чудной!

Оба смеются.

Теперь он совсем не будет выделяться среди остальных, безрогих.
Д ж и м. Ха-ха, это вы здорово придумали! (Внезапно переходит на серьезный тон.) Хорошо, что у вас есть чувство юмора. А знаете, вы... вы не такая, как остальные. Совсем не такая, как другие девушки! (Тихо, запинаясь от неподдельного волнения.) Вы не сердитесь, что я вам это говорю?

Лаура не в состоянии вымолвить ни слова.

Не такая — в хорошем смысле...

Лаура смущенно кивает, отворачивается.

С вами чувствуешь так... как будто... не знаю, как это сказать... Вообще-то я за словом в карман не полезу, а тут... А тут просто не знаю, как сказать!

Лаура притрагивается к горлу, откашливается, потом начинает вертеть в руках сломанного единорога.

Вам говорили, что вы — красивы?

Музыка.
Лаура поднимает глаза, полные недоумения, и качает головой.

Нет? Вы — красивая. Вы непохожи на других. И хорошо, что непохожи. (Голос становится низким и хрипловатым.)

Лаура отворачивается, едва не теряя сознания от новизны ощущений.

Если бы вы были моей сестрой! Я бы сделал так, чтобы у вас появилась уверенность в себе. Вы — не такая, как все, но этого не нужно стыдиться. Потому что у остальных нет ничего своего, они ничем не примечательны. Их много, а таких, как вы, — одна на тысячу. Они повсюду, а вы только здесь. Они обыкновенны... ну, как трава, а вы... вы — Голубая роза!

На экране голубые розы. Музыка меняет ритм.

Л а у р а. Но голубых роз не бывает...
Д ж и м. Все равно! Вы — красивая...
Л а у р а. Что во мне красивого?
Д ж и м. Все, правда! Красивые глаза, красивые волосы, красивые руки! (Берет ее за руку.) Вы думаете, я — из вежливости, потому что меня пригласили в гости и я должен говорить комплименты. Это мне легче легкого! Я бы мог такую сцену разыграть, таких приятных вещей наговорить, но я не хочу притворяться. Я сказал вам про комплекс неполноценности, из-за которого вы плохо сходились с людьми... Кто-то должен вселить в вас уверенность, кто-то должен сделать так, чтобы вы гордились собой, а не смущались и не отворачивались... и не краснели... Кто-то должен... поцеловать тебя, Лаура...

Его рука движется к ее плечу. Мелодия бурно нарастает. Внезапно он поворачивает ее к себе и целует в губы.
Потом отступает на шаг, и она опускается на диван, просветленная и испуганная. Он отворачивается, вытаскивает
из кармана сигарету. Надпись на экране: «На память».

Пижон! (Закуривает сигарету, избегая смотреть на Лауру.)

Из кухни доносится взрыв по-девичьи звонкого смеха — это Аманда. Лаура медленно поднимается, разжимает кулак.
На ладони — крохотная фигурка с отбитым рогом. Она смотрит на него нежно и удивленно.

Последний пижон! Не нужно было этого делать... меня занесло... Сигарету? Хотя ты ведь не куришь.

Лаура поднимает лицо и улыбается, точно не слыша. Джим осторожно присаживается рядом, Лаура молча смотрит на него, ждет.
Ощущая неловкость положения, смутно угадывая, что она сейчас чувствует, он растерянно кашляет и отодвигается.

(Мягко). Хочешь мятную лепешку?

Она словно не слышит его, но взгляд ее светлеет еще больше.

Хочешь? Это — «Долголетие». Как пойду куда, напихаю в карман всякой всячины... как в лавке... (Кидает в рот мятную лепешку. Потом поспешно глотает ее, решив выложить все начистоту. Говорит медленно, выбирая слова.) Лаура, если бы у меня была сестра такая, как ты, я бы делал то же самое, что и Том. Я бы приглашал ребят, знакомил бы ее с ними. Хороших ребят, понимаешь, чтобы они могли... оценить ее. Только в данном случае он ошибся. Может быть, мне не следует этого говорить. Может быть, вы пригласили меня просто так. Я не знаю... Конечно, тут нет ничего дурного. Но беда в том, что я... Я не имею права... делать этого. Я не имею права взять у тебя телефон и пообещать, что позвоню. Я не имею права больше приходить к вам... или назначить тебе свидание. Я решил, что лучше прямо сказать, чтобы не было недоразумений и обид.

Пауза.
Медленно, почти незаметно, Лаура меняется в лице. Она переводит взгляд с Джима на фигурку,
лежащую у нее на ладони. Из кухни снова слышится веселый смех Аманды.

Л а у р а (слабым голосом). Вы... Ты больше не придешь к нам?
Д ж и м. Нет, Лаура. Не могу. (Встает с дивана.) Я уже сказал, что я... связан. У меня есть невеста, Лаура. Мы встречаемся все время — ее зовут Бетти. Она такая же домоседка, как и ты, католичка, и родители у нее — ирландцы и... вообще... мы здорово привязались друг к другу. Я встретился с ней прошлым летом, когда ездил на «Маджестике» на ночную экскурсию в Элтон. Это любовь с первого взгляда, понимаешь?

Надпись: «Любовь». Лаура качнулась вперед и схватилась за ручку дивана.
Но Джиму не до нее, он сейчас полностью поглощен собой.

Как влюбился — стал совсем другим человеком! Совсем другим!

Нагнувшись вперед, судорожно вцепившись в ручку, Лаура старается пересилить волнение.

(Теперь для него Лаура что-то очень далекое.) Любовь на самом деле обладает чудовищной силой! Знаешь, любовь может переделать мир!

Буря в душе Лауры стихает, она откидывается на спинку дивана.

Д ж и м (наконец снова замечает ее присутствие). Как было дело? Бетти получила телеграмму, что заболела тетка. И срочно выехала в Сентрейлию. Том позвал меня пообедать, ну я и согласился. Я ведь не знал... что ты... что он... (Неловко замолкает.) Тьфу, совсем зарапортовался! (Снова садится на диван.)

Божественное сияние, которым светился лик Лауры, погасло и сменилось бесконечной грустью.

(Искоса взглядывает на нее.) Хоть бы сказала... что-нибудь...

Она кусает дрожащие губы и через силу улыбается. Снова разжимает руку и смотрит на стеклянную фигурку.
Потом берет его руку, осторожно кладет единорога к нему на ладонь и складывает его пальцы.

Зачем ты это делаешь? Ты хочешь подарить мне его, Лаура?

Она кивает.

Зачем?
Л а у р а. На память... (Нетвердыми шагами подходит к граммофону и, нагнувшись, крутит ручку.)

Надпись на экране: «Нужно же случиться такому!» Или изображение гостя, который весело прощается с хозяйкой. В гостиную весело впорхнула АМАНДА. В руках у нее старинный графин граненого стекла с пуншем и блюдо с золотой каемкой и маковыми цветочками, на котором горка миндального печенья.

А м а н д а. Ну и как? Не правда ли, какой свежий воздух после дождя? Дети, я приготовила вам маленькое угощение. (Джиму, игриво.) Джим, вы слышали эту песенку:
Лимонад, лимонад...
Лимонаду каждый рад:
И ребенок, и солдат,
Даже старым девам он полезен.
Д ж и м (с несмелым смешком). Нет, миссис Уингфилд, не слышал.
А м а н д а. Лаура, что ты такая серьезная?
Д ж и м. У нас был серьезный разговор.
А м а н д а. Правда? Значит, вы теперь лучше познакомились.
Д ж и м (неуверенно). Да, вполне.
А м а н д а. Современная молодежь — серьезная, не то что наше поколение. Я такая непоседа была в молодости.
Д ж и м. Вы совсем не изменились, миссис Уингфилд.
А м а н д а. Сегодня я чувствую какой-то прилив сил. С вами молодеешь, мистер О'Коннор! (Вскидывает голову, заливаясь смехом, и расплескивает лимонад.) Ой, я уже обрызгалась святой водой!
Д ж и м. Позвольте мне...
А м а н д а. Ничего, спасибо. (Ставит графин на стол.) Прошу! У меня нашлось немного вишен — я их бросила сюда вместе с косточками!
Д ж и м. От меня вам — сплошное беспокойство, миссис Уингфилд.
А м а н д а. Беспокойство? Да что вы! Я получила массу уцовольствия! Вы не слышали, как я за вас отчитывала Тома? Вам, должно быть, икалось. Почему он так долго не знакомил нас с вами? Надо было пригласить вас гораздо, гораздо раньше! Ну, ничего, теперь вы дорогу знаете. Заходите, милости просим, почаще! И без приглашений, а так, знаете, запросто! Мы чудесно будем проводить время. Ах, как будет весело! Чувствуете, какой приятный ветерок? И до чего же луна хороша! Ну, я исчезаю. Старики должны знать свое место, когда молодые люди... ведут серьезный разговор.
Д ж и м. Нет-нет, мы уже кончили! Да мне, пожалуй, и идти пора.
А м а н д а. Уже? Вы шутите! Время-то совсем детское!
Д ж и м. Но вы знаете, все-таки...
А м а н д а. Молодой, подающий надежды служащий, примерное поведение, режим — понимаю, понимаю! Хорошо, сегодня мы вас отпустим пораньше, но при одном условии... В следующий раз посидите подольше. Какой день у вас самый свободный? Наверное, суббота — вы ведь служите.
Д ж и м. Мне приходится дважды отбивать табель, миссис Уингфилд. Один раз — утром, другой — вечером!
А м а н д а. Вы и вечерами работаете? Вашей хватке только позавидовать можно, мистер О'Коннор.
Д ж и м. Нет, мэм, это — не работа, а Бетти! (Рассчитанным движением, он берет свою шляпу.)

Оркестр в «Парадизе» заиграл душещипательный вальс.

А м а н д а. Бетти? А кто она такая?

В небе зловеще погромыхивает.

Д ж и м. Ну, просто девушка... с которой я встречаюсь! (Обаятельно улыбается.)

За окном хлынул такой ливень, словно разверзлись небеса. Надпись: «Разверзлись небеса...»

А м а н д а (едва не задохнувшись). Ах вот оно что!.. И это серьезное увлечение, мистер О'Коннор?
Д ж и м. Мы собираемся пожениться в июне, во второе воскресенье.
А м а н д а. Прелестно!.. Том и словом не обмолвился, что вы собираетесь жениться.
Д ж и м. В магазине пока не знают. А то пойдут разговоры, станут называть Ромео и все такое. (Задерживается перед овальным зеркалом, чтобы надеть шляпу. Тщательно поправляет тулью и поля, чтобы иметь вполне щегольской, но не залихватский вид.) Спасибо за чудесный вечер, миссис Уингфилд. Теперь я знаю, что такое южное гостеприимство.
А м а н д а. Не стоит благодарности.
Д ж и м. Надеюсь, вы не обидитесь, что я убегаю. Дело в том, что я обещал Бетти встретить ее на Уобошском вокзале. Пока я доберусь туда на своей развалюхе, поезд как раз и придет. Женщины страшно злятся, если опоздаешь...
А м а н д а. О да! Женский деспотизм! (Подает Джиму руку.) До свидания, мистер О'Коннор. Желаю вам успеха и благополучия и счастья... чего только душе угодно! И Лаура тоже. Правда, Лаура?
Л а у р а. Конечно.
Д ж и м (пожимает руку Лауре). До свидания, Лаура. Я сохраню этого единорога, спасибо. И не забудьте мой совет... (Повышая голос, весело.) Пока, Шекспир! Леди, благодарю вас еще раз! Доброй ночи! (Улыбается и бойко выскакивает в дверь.)

Аманда с любезной миной закрывает за гостем дверь. Затем, совершенно огорошенная и убитая, возвращается в гостиную.
Они с Лаурой не смотрят друг на друга. Лаура наклоняется над граммофоном, крутит ручку.

А м а н д а (упавшим голосом). Нужно же случиться такому?! Конечно, самое время заводить граммофон. Вот тебе и на... Наш гость собирается жениться! Том!
Т о м. Что?
А м а н д а. Пойди сюда на минутку. Я скажу тебе что-то очень смешное.
Т о м (входит со стаканом лимонада в одной руке и миндальным печеньем — в другой). А гость наш уже исчез?
А м а н д а. Наш гость откланялся пораньше. Ну и шутку ты с нами сыграл!
Т о м. В чем дело?
А м а н д а. Ты не сказал, что он помолвлен.
Т о м. Джим? Помолвлен?
А м а н д а. Да. Он только что сообщил нам об этом.
Т о м. Черт побери, я не знал.
А м а н д а. Странно, весьма странно.
Т о м. А что тут странного?
А м а н д а. Ты говорил, что он твой лучший друг в магазине.
Т о м. Да, но откуда я мог знать?
А м а н д а. А мне кажется очень странным, когда ты не знаешь, что твой лучший друг собирается жениться.
Т о м. В магазине я работаю, а не собираю сведения!
А м а н д а. Ты обязан везде собирать сведения, если на то пошло! А то живешь как во сне, одними иллюзиями!

Том идет к двери.

Ты куда?
Т о м. В кино.
А м а н д а. Правильно, что тебе еще остается после того, как ты выставил нас всех дураками. Приготовления, расходы... новый торшер, коврик, платье Лауре... И ради чего все это? Ради чего? Чтобы ублажить жениха какой-то девчонки? Иди в свое кино, иди! Зачем о нас думать?.. Мать, которую бросил муж, сестра не пристроена, инвалид, не имеет средств к существованию... Стоит ли омрачать себе удовольствие! Иди, иди... в кино!
Т о м. Чем больше ты будешь кричать, что я ни о ком не думаю, тем скорее я уйду... И не в кино!
А м а н д а. Хоть на луну, ты, бездушный романтик!

Том швыряет стакан на пол, кидается на лестничную площадку, хлопает дверью.
Лаура вскрикивает, порезавшись осколком. Слышна музыка из танцевального зала.
Том в отчаянии стискивает перила и поднимает лицо к холодному белому свету луны, пробивающемуся сквозь теснину переулка.
Надпись на экране: «Прощай...»
Заключительный монолог Тома идет та фоне пантомимы, разыгрывающейся внутри квартиры. Все, что происходит там, мы видим словно сквозь звуконепроницаемое стекло. Аманда, очевидно, старается утешить Лауру, которая, скорчившись, прилегла на диван. Ее темные волосы рассыпались по лицу, и лишь в самом конце монолога Тома она откинет их и улыбнется матери.
Теперь, когда мы не слышим голоса Аманды, в ее облике вместо неумной суматошности появилось достоинство и трагическая красота. Она утешает дочь, и движения ее медленны и грациозны, как в танце. Закончив говорить, она взглянет на фотографию мужа и скроется за портьерами. К финалу монолога Тома Лаура задует свечи, закончив тем самым драму.

Т о м. Я не отправился на луну. Я уехал гораздо дальше, ибо время — наибольшее расстояние между двумя точками. Вскоре после всего, что случилось, меня уволили — за то, что я записал стихи на крышке коробки с ботинками. Я уехал из Сент-Луиса. В последний раз спустился по ступенькам лестницы запасного выхода и пошел по стопам отца, пытаясь в движении обрести то, что утратил в пространстве... Я много странствовал. Города проносились мимо, как опавшие листья — яркие, но уже сорванные с ветвей. Я хотел где-нибудь прижиться, но что-то гнало меня все дальше и дальше. Это всегда приходило неожиданно, заставало меня врасплох. Иногда — знакомая мелодия. Иногда — лишь кусочек стекла... Или бредешь по чужому городу ночью, один... Проходишь освещенную витрину парфюмерного магазина. На витрине — стекло, крошечные, блестящие капельки нежнейших расцветок, как осколки разбитой вдребезги радуги. И вдруг словно сестра коснется моего плеча. Я поворачиваюсь, смотрю ей в глаза... О, Лаура, я хотел уйти от тебя и не могу! Я не знал, что так предан тебе, и потому не могу предать. Я достаю сигарету, перехожу улицу, захожу в кино или в бар, я покупаю выпить, я заговариваю с первым встречным, — делаю все, что может погасить свечи воспоминаний!..

Лаура наклоняется над свечами.

...Ведь теперь мир озаряется молниями! Задуй, свечи Лаура... и — прощай...

Она задувает свечи.

Сцена темнеет.

Hosted by uCoz